Бегство (Ветка Палестины - 3)
Шрифт:
А потом, успокоившись, подумал, что старик прав в одном: людям пора перестать вариться в собственном соку. Конечно, страшно перестать, если не предлагается взамен ничего, кроме идеи бен-гурионовского "социализма". Со своими ворами и чиновничьим хамством. Обожглись россияне на идее великодержавия. На всю жизнь обожглись...
Тем же вечером осенила его и другая мысль: если бы эта "железная когорта" поддержала еженедельник, он, Эли, не чувствовал бы за своей спиной зияющей пустоты случайной удачи...
. В конце-концов, весь его многолетний литературный
Ныне он нервничал, как никогда. "Эмигрантского нытья" на "общественном суде" предотвратить не удалось. Навертели пять кассет. Поезд разогнался, тут уж тормози - не тормози.
Зал терпеливо слушал размышления Эли по поводу несовершенства национальных структур. Оказывается, во всем мире национальные (этнические) структуры подлинной демократии никогда не рождали. Они идеальны в борьбе с имперскими силами, за свой суверенитет, но, увы, не в развитии гражданского общества...
– Очень учено, - прозвучал чей-то резкий баритон.
– Скажите лучше за Израиль.
Снова начался шум. Кто-то закричал, затопал ногами.
– Не мешайте адвокату!
– грозно произнес кровельщик из Кальмансонов, подымая над головой кулак.
– Защищать наше говно нужно мужество и доброе сердце.
И зал, к радостному удивлению Эли, ответил ему аплодисментами. Эли ободрился и тут же принялся оперировать шарлатанской статистикой по принципу " у них еще хуже!", над которой прежде посмеивался:
– Абсорбции и Израиле пятисот тысяч человек - это все равно, как если бы американцы приняли сразу двадкать пять миллионов. Какой там был бы ералаш! Сколько было бы там голодных и бездомных!..
– "Голос Америки" никого не зовет, а "Кол исраэль" искричалась! яростно возразили с пола, где сидели на газетках опоздавшие.
– Но вы не будете спорить, что существуют объективные причины...
– Хамство тоже объективная причина!
– парировали с пола.
– Да заткнитесь, наконец! Дайте человеку высказаться!
– взревел кто-то из стариков Кальмансонов.
– Вы что, на партсобрании, что ли?! Дикари!
"Дикари и есть!" - подумал Эли. Тут было самое время сунуться с идиотской идейкой "от железной когорты", и Эли осторожно высказал ее, несколько, правда, очеловечив, переведя из политической плоскости в педагогическую. Мол, когда изучаешь незнакомый язык, целесообразно отрешиться ради успеха от всего чужеродного...
Возможно, всё и прошло бы, не окажись в зале горластой девчушки-филологички - преподавательницы языков. Она тут же подала голос, что это не обязательно: существуют разные теории усвоения.
Дов рыкнул на нее, усадил взмахом руки. Эли, естественно, ринулся ему на помощь.
– Вы недовольны, и это ваше святое право!
– воскликнул он.
– Одно дело бытовые трудности, бездененежье, совсем другое - утрата своего человеческого достоинства, прозябание до конца жизни без надежд. Это страшно. Но...
– И резко выкинул руку вперед.
– Есть и другой Израиль. Не где-то там далеко Израиль вилл и заброшенных к нам "парашютисток". А вот здесь он, наш: мы уезжали ради детей и внуков, наша алия - алия родительская. Кто же не видит: детишкам здесь рай Божий! Знаю по своему внуку, Ёнчику. Покажите мне хоть одного мальчонку, прожившего в Израиле два - три года, который был бы несчастлив?! Не для этого ли терпите невзгоды и подвохи. И все вынесете для счастья своего ребенка!
Тут выскочил в проход паренек лет семнадцати в рваной майке, стал вопить о чем-то. Шум начался несусветный. Эли нагнулся, взял лежавший на столе "матюгальник", гаркнул: - Шуш!
– Так в Австралии унимали их, детей. Однако несколько юных голосов закричали о чем-то сходном. Вроде бы в школе их не любят, дразнят "помойными русскими". Мальчишек поддержали их матери. Общественный суд закачался, как корабль в бурю.
Эли понял, не уймет стихии, разнесут зал.
– У российского бунта, - вскричал он, напрягаясь изо всех сил, сжимая руки в кулаки, - неизменно женское начало. По великому Щедрину, кровопролития в России всегда начинались с того, что некая Дунька толстопятая и Матренка-ноздря мотались по городу в неглиже, плевались, кусались и произносили богомерзкие речи...
Зал захохотал и, чувствовалось, сразу помягчал к оратору.
– А как насчет олимовской "русской "партии? Нужна она или нет? спросил кровельщик.
– Ни в коем случае!
– решительно рубанул воздух Эли.
– Она выродится в русское лобби, потянет одеяло на себя.
– Вот и обнимайтесь со своим Щаранским!
– Закричали из последних рядов, где по-прежнему кучковались безработные гуманитарии, "рыцари святой метлы", как они называли себя: - Наелись, щаранские подстилки, гады-лакировщики, теперь подают убогим на пропитание...
– Саше слово!
– вскричал старик Капуста протестующе.
– Суд права голоса его не лишал.
– Са-аше!
– грохнул зал.
– Зажимаете?! Са-аше!
Эли ждал минуту - другую, затем развел руками и, поджав уязвленно губу, покинул трибуну.
Когда Саша начал продираться сквозь толпившихся в проходе людей, его сопровождал уже разноголосый неутихающий фейерверк:
– Саша, мы построимся когда-нибудь или все блеф?
– Сашок, забудь про аспидов, о себе по порядочку!
– Саша, задавят, не подставляйся!
– Не горюй, Сашок, держи хвост пистолетом!.. Лучше кальмансонских девок все равно не найдешь!
У Саши горела голова. Он был в отъезде, о беде Гиршевичей услыхал лишь здесь, в зале. Начал возбужденно, еще не дойдя до микрофона:
– Я был последним узником Сиона. В России... Оказалось, в беде последних нет. Повернулось колесо. Вы снова первые. По новой счет пошел. Открыл мне на это глаза мальчик. Десяти лет ему не было... Веня, которого уже нет...