Бегство (Ветка Палестины - 3)
Шрифт:
Идею такой книги Эли не одобрил. Решил держаться от нее подальше. И был дружно вытолкан своими коллегами в председатели общественного суда.
– Ты лучше меня умеешь управляться со стихией. Прошу, как о личном одолжении, - сказал ему Дов.
Эли пытался отбиться от почетной должности. Но попробуй-ка откажи Дову!..
Элиезер начал круто: - ШЕКЕТ!
Что-что, а ивритское слово 'Тихо!" знали все. В аэропорту, только прилетели, служба кричала "Шекет!" Учитель иврита едва переступал порог класса, требовал: "Шекет!"
– Шекет, - всё громче повторял
– Моя дочь парашютистка, - напористо бросила в зал.
– Она тоже недовольна. Я стараюсь объяснить ей по-хорошему, с любовью к этой стране. Какая, мол, она ни есть, другой у нас нет и не предвидится. Без нее мы сироты... У вас своя правда, а у нас своя. Мы не злобствуем, не выискиваем недостатки, а вы, как я погляжу...
Продолжать ей не дали. Крик начался такой, что Эли вскочил со стула, замахал руками.
– Не дочка парашютистка...- фальцет старика Капусты взмыл над общим гулом,- ты сама парашютистка. Ты зачем спрыгнула сюда? Чтоб бездомному и холодному рот заткнуть!
– ... сейчас речь идет, быть или не быть Израилю!
– кричала женщина. А вы...
– Не быть Израилю, в аккурат! коли возьмут верх такие парашютистки! басовито вставил кто-то из молодых Кальмансонов.
– На чем раствор замешиваешь, на вранье сопливом? Сопли кладку не держат!
– Создали страну, в которой жить нельзя, - взбешенно саданула молодка с двумя детьми на коленях.
– Даже ваша "амута" - обманка! Как я снимала с детишками у такой патриотки сырой подвал, так и гнию там по сей день.
– И, более не обращая на Эли внимания, повернулась к "парашютистке".
– Ты погляди на Россию, патриотка! Кто ее развалил? Такие же холуи! Которые на всё глаза закрывают, - они и есть главные могильщики!
... "Парашютистку" сменил человек лет тридцати в мятых полотняных штанах и рваных сандалиях на босу ногу.
– Шек!
– Эли оборвал себя на полуслове. Сразу притих и зал: все знали, что произошло в семье бакинца Гиршевича, подошедшего к трибуне.
... Так и не нашел работы Лев Гиршевич. Больше всех нервничал его сын Веня. Вскрикивал по ночам, плакал. И однажды сказал отец веселым тоном: "Веня, дети, я отыскал место! С завтрашнего дня работаю по специальности!
Дома устроили праздник. Свечи зажгли, как в субботу. На другой день Веня возвращался из школы не обычной дорогой, а другой улицей. И увидел отца со скребком. Отдирает от асфальта собачьи экскременты. Мальчик вернулся домой и повесился...
Лев Гиршевич говорил тихо. В зале ни шороху.
– После Баку жили у родственников, под Москвой, - работа там была, и всё, - отправил в Иерусалим, на "Кол Исраэль", срочное письмо. Сообщил, профессия у меня такая-то, нужен ли? Окажусь ли ко двору?
– Передали в ответ по радио: всё будет хорошо. Ихие беседер, так и объявили... Им всё игры, легкая брехня! А у меня...
– Он закрыл лицо платком и стал спускаться в зал.
От таких рассказов Дова трясло, хотелось рвануть на себе ворот рубахи, завопить: "Что делаете с людьми, идолы?! Преступники!" Прав, Аврамий, прав. Людям необходимо выговориться. Хотя бы...
Эли, похоже, "тормознул", объявил торжественным тоном, что на суд приглашена прилетевшая в Израиль семья. Она - уже с израильскими визами в кармане - участвовала в обороне ельцинского Белого Дома. Эту семью договорились выпустить позднее, когда народ устанет. А Эли - сразу..
К столу направился коротенььий лысоватый мужчина лет сорока. походка у лысоватого подпрыгивающая, отнюдь не героическая, попасть в рыцари Белого дома он явно не предполагал. Он вел за руку мальчика лет десяти. Представился, застенчиво улыбнувшись:
– Я - инженер, кроме пятого пункта, ничего в моей анкете предосудительного не было... Ну, и жизни не было.
Ему дружно поаплодировали. Стоя, выслушали рассказ о том, как еврейская семья из шести человек, жившая под Москвой, узнав о перевороте, села в свою проданную уже машину и умчалась на баррикады, к Белому ельцинскому дому. Защищать Россию. Оттуда вернулась через два дня, в состоянии эйфории: решили было никуда не ехать, но, - завершил свой рассказ инженер и снова улыбнулся стыдливо: - "... глотнули свободы, а закусить нечем".
И как-то сразу унялись жалобщики; вроде бы застеснялись кричать о своем после зрелища столь высокого...
Злиезер объявил, что приглашение участвовать в сегодняшнем разговоре разослано всем руководителям страны, начиная от Премьер-Министра Ицхака Шамира. Не явился ни один. Никто не прислал и своих адвокатов, хотя все, вся власть, тем самым, расписалась в своей виновности...
– ...У нас сегодня нет другого выхода, как начать общественный суд над людьми, избравшими насилие над нами формой и сутью своего, извините, государственного руководства. Дов ГУр предлагает, чтобы выступили два общественных обвинителя, один от алии семидесятых годов, другой от алии девяностых, и два защитника, от тех же сторон. Возражений нет?.. Вы только что были на суде. Знаете, что суд - дело строго организованное. У него свои правила, свои рамки. Прошу суду не мешать. ... Дов Гур, от алии семидесятых, пожалуйста!
Попытку Эли свернуть разговор Дов пресек. Протянул руку в сторону женщины с двумя детишками на коленях, подававшую язвительные реплики. Она давно требовала слова.
– Ваша очередь. Прошу!
Тут уж только начни. Посыпались записки. Олим выговаривались до позднего обеда. Эли стучал карандашом по графину, грозил отставкой. Наконец, Дов дал ему знак. Приблизился к микрофону. И так долго молчал, что все стали встревоженно переглядываться. Молчание становилось гнетущим.
Дов задумал сперва обрушиться на социалистов. Сказать для начала, что Бен Гурион всегда рассматривал свой народ, как "хомер энуши" - человеческий материал; недаром на юбилейном вечере в 1967 году высказался, ни мало не смущаясь: "Мы превратили человеческий мусор, собравшийся изо всех стран, в суверенную нацию". И вот с той поры мы для власти и остались мусором.