Бегство (Ветка Палестины - 3)
Шрифт:
– А я его люблю!
– вырвалось у Софочки стоном.
– Кого?! Дова? Сашку? Ты и себя-то никогда не любила. Люблю, видите ли! Один герой-любовник жениться на тебе не хочет, мешают обстоятельства, другой не может, еврейские законы ему помеха. У тебя есть гордость? Тебя уже выгоняли раз из главного раввината, тебе мало?!
– Саша сказал, всё можно преодолеть. Принять гиюр. Это реальность.
– Не для тебя!
– А я его люблю! Я видела глаза Сашеньки у Стены Плача. Его ничем не испугаешь...
– У Стены Плача, - с иронией произнес Евсей.
–
– А я его люблю!
– Любишь?! Оставайся! Подымешь Соломончика одна?
– С Соломончиком в Норильск?! В тундру?!
– Какой Норильск! Едем в Крым, к татарам.
– К каким еще татарам?
– Софочка всплеснула руками.
– Татары в Крым возвращаются. И нам место найдется. Там норильчанин, из крымчаков, да ты его знаешь, дядя Мирон, твоя любимая черная обезьяна - его подарок. Я списался с ним. Под Феодосией военный завод. Сейчас там конверсия. Переводят его на мирные рельсы - ищут пути как выжить. Я им нужен, как воздух. Квартиру, оклад - все гарантируют. Татары хорошие люди. Нахлебались ой-ой!..
– А Соломончик?
– воскликнула Софочка с ужасом.
– Чем имя Сулейман хуже Соломончика. Не бойся, доча, не пропадем...
– Отец, Соломончику здесь лучше. Саша сказал...
– Саша сказал, - повторил Евсей с горечью.
– Ты что не видела, как его, горемыку, по стеночке растирали. Он теперь меченый, судом припечатан. В Израиле ему хода нет. Тем более, в политике... А очень будет надоедать, устроят драку, превратят условный срок в безусловный. Как он вас защитит?
– Я не поеду без Саши!
– вскричала Софочка.
– Что я, вечный колобок из сказки?! И от этого ушла, и от того укатилась. Не хочу! Не буду!..
Софочка закрыла лицо ладонями, и, что не говорил отец, повторяла, как сомнамбула:
– А я его люблю! А я его люблю!
Во взгляде Евсея мелькнул испуг.
– Доча, ты еще ребенок. Тебе и восемнадцати нет. Один раз я уж проморгал. Как же я тебя оставлю?
– А я его люблю! Вот!
– Химеры, детские сны!.. Любишь - вернешься! Ныне железный занавес в дырах. Сам тебя отправлю, ежели... Ну, елки-моталки!
– Вдохнул побольше воздуха.
– Там я все приготовил, доча!
– Ты уже раз мне приготовил! Из-за кого сюда попала?!
– На мне грех, его и сниму.
– Вот вместе с Сашенькой, тогда...
– Опять двадцать пять! Свет клином на нем сошелся? Там найдем русского, татарина, крымчака - твоего сверстника. Россия страна многолюдная.
Софочка швырнула в ярости со стула коробку с новыми "лодочками", которые отец купил ей.
– Я тебе не чемодан, таскать меня по всем странам. Выросла дочь, понял?!
– Выросла, так давай рассудим, как взрослые...
– Ты, отец, упрямый, а я втрое!
– Поэтому вместе Трубашники - сила, а поодиночке...
– Научился здесь речи толкать, - оборвала его Софа.
– Не хочу слушать! Не хочу!.. Отцепись, репей!
– Ну, и оставайся!
– наконец, взорвался Евсей. И, преодолев раздражение, вполголоса: - Пусть даже тебя обойдет судьба несчастной Зайки. Ты теперь не одна. За двоих надо думать. Разумные люди отправляют своих детей обратно в Россию. Триста школьников проводил в Москву, Ленинград, знаешь?
– Ну, и что?
– Их дразнили в школах "помойными русскими", презирали, лупили, житья им не было. Ты для всех этих "снерхчеловеков", этого местечкового дерьма, "шикса" - тебе и горя мало. Но, слушай, каково тут будет русскому Соломончику?
– А он станет, как все! Я тысячу раз буду сдавать на "гиюр" и сдам, вот увидишь! Я уж все выяснила...
– Тем хуже! Забреют Соломончика в израильскую армию. Тут каждые десять лет войны. Против арабов. Что тебе арабы плохого сделали?! Не дай бог, голову сложит Соломончик в чужой войне. Вижу, ты этого хочешь...
– Не мучай!
– вырвалось у Софочки. И даже руки в кулаки сжала.
Евсей увидел: стронул с места "камень". Таперь катить и катить...
– Доча, ты добрая душа. И всегда была доброй. К соседям, детишкам, котам, собакам. Каких только зверюшек домой не таскала. А к своему отцу, как к врагу?!. Слушай, меня бросила твоя мать. Теперь бросит родная дочь. Ты хочешь, что б я повесился?!.
Когда Саша, через две недели, вернулся в Иерусалим, комната Софы была заперта. Ключ лежал, как обычно, у двери, под ковриком. А дома, на столе, вырванный из тетрадки листок. На нем огромными буквами: "САШЕНЬКА, ПРОСТИ".
Как он испугался, Саша! Софа, с ее открытостью, незащищенностью перед "вологодским конвоем", хамьем, жидоморами: три года была израильтянкой... Да она там погибнет!
...Саша прибежал к себе, выскреб из ящичка стола все деньги и бросился в аэропорт. По счастью, российская виза не была просрочена. Успел к первому же самолету "Аэрофлота"...
В аэропорту Шереметьево задержался, опросил дежурных диспетчеров, транзитных кассиров, таксистов и даже толпившихся у выхода молодцов с острыми бегающими глазами, которых в прежние прилеты остерегался, как чумы. Никто не запомнил пассажиров из Израиля по фамилии Трубашник, "рослых, заметных, по словам Саши, с грудным младенцем на руках."
– Тут знаете сколько проходят?" - недоумевала служба.
– Если обворовали, обратитесь в уголовный розыск?
– Спасибо за совет, - сказал обескураженный Саша и в последующие дни поднял на ноги все еврейские организации Москвы. Евреям было не до беглецов из Израиля. Москвичи ждали военного переворота, о котором предупреждала печать. Во всех домах только о том и говорили. Тем не менее, добровольные помощники Саши звонили во все концы: - Трубашники! Из Израиля!