Бегство (Ветка Палестины - 3)
Шрифт:
Саша зарделся, сказал: - У нас у всех, Ида, скромное желание. Жить в таком же доме, как у тебя.
Эли захохотал. Потом встал и, пока Саша подробно излагал их хождения по мукам, обошел комнаты, оценивая как инженер-строитель эту простую и прекрасную виллу. Большие и широченные балконы смотрелись, как горные уступы. Гранитный пол украшал цветной бордюр. Пологие каменные лестницы, выполненные сверхдобротно. Уж и забыл, когда видел такую работу. Вернулся к столу и сел, прислушался.
– Я же не государственное учреждение, - Ида пожала плечами.
– Как я могу подействовать на городскую мэрию? Им хоть кол на голове теши. Конечно, в следующем
– Она говорила устало, без всякого интереса к новой докуке, и Саша, воскликнул, всплеснув руками:
– Ида, дорогая, приходите в наш отель! Вы увидите тех, кто на грани слома. Возвращенцев в Союз. Одинокую девчонку с ребенком, покушавшуюся на самоубийство. Людей отчаявшихся, раздавленных... Вы не останетесь безучастной - я верю! Встретьтесь с ними!
– С русскими?
– переспросила Ида холодно.
– Я с ними, признаться, почти не общаюсь... Я настолько перенасыщена болью в родимом Союзе, что больше не смогу ее вопринимать: это меня разрушит.
И "пташка", и Саша ошарашенно молчали. Эли коснулся сашиной руки: спокойно, брат, В воздухе повисла неловкость, и Ида добавила торопливо:
– Ищите независимую организацию, друзья. Со связями, с деньгами. Идите в Форум, к Щаранскому. Или, знаете куда? В "Джойнт"! Он с Сохнутом, как собака с кошкой. "Джойнт" - реальный шанс. Не теряйте времени!
Саша усмехнулся невесело: - Сходим, пожалуй. У нас огромный опыт обивать пороги...
Глава 14. ФОРУМ ЩАРАНСКОГО.
Когда Ида Нудель произнесла слово "Джойнт", Эли вздрогнул. Как не вздрогнуть? Вся жизнь пошла наперекосяк из-за этого слова. Во всяком случае, так думал много лет...
Эли увезли из блокадного Ленинграда, ему только два года исполнилось. С биркой на груди. До восемнадцати считался детдомовским русским ребенком по имени Толя. Когда его усыновили и увезли в Австралию, он уже не был несмышленышем. Знал, где-то остались отец и мать, которые, как ему объявили, его не искали. Едва исполнилось восемнадцать, он отправился в Ленинград. Год ходил по улицам, по набережной Мойки. "Мойка" - единственное слово на бирке, которое с годами не выцвело. Из дома в дом ходил, пока незнакомая тетка, сестра отца, как выяснилось, не вскричала: "Господи, копия Еня!" И заплакала, запричитала по-украински: - "Рудый, нис в конопушках. Нашлась дытына!"
Теперь это кажется неправдоподобным, но тогда, в хрущевские пятидесятые, Эли воспринял Россию, как волю вольную. Она казалась такой после советской посольской колонии, где жили, как пауки в банке, донося друг на друга и подглядывая даже за детьми, которым то и дело внушали, о чем можно говорить, а о чем - смерти подобно. Отзовут! Отзыва в незнакомую ему Россию почему-то все боялись, как огня. А вот он - нет!.. Тут только, на Мойке, узнал: мать на Пискаревском кладбище, умерла в блокаду от голода, отец погиб в тюрьме, как "агент Джойнта". Что такое "Джойнт", тетка не ведала. Эли взялся за газеты тех лет. С трудом достал, не хотели выдавать. Прочел на пожелтелых страницах: С. М. Михоэлс - "агент Джойнта", главный хирург "Боткинской" Шимелиович - "агент Джойнта". И пошло-поехало, по всем городам и весям. Отец был главным хирургом районной больницы, ну, и он стал, конечно, "агентом Джойнта". Как кричал на Эли военный комиссар, когда тот переправил в своем личном деле, в графе национальность, "русский" на "еврей"!
Позднее почти забылось и незнакомое иностранное слово, и весь кровавый антисемитский бред тех лет, который, казалось, никакого отношения к нему не имел. И вдруг нате вам - опять "Джойнт"... За окном тарахтящей "Субары" темно. Мелькавшие фонари усыпляли. Потом стали раздражать, как будто кто-то нажимал одну и ту же рояльную клавишу, вызывая беззвучные желтые всплески. Покружатся светляками поселки на склонах Иудейских гор, и - снова непроглядная темень.
– Чего это вы затихли, молодцы?
– спросила "пташка" устало.
– Включить магнитофон? У меня Эдит Пиаф, Ван Клиберн, Чайковский. Кого хотите? Ответом было молчание.
– Ну, хоть сыграйте в свои стихи! А то я засну за рулем. И Эли с Сашей начали игру, которая родилась в приемных израильских мисрадов, когда они часами дожидались приема у начальства. Игра называлась "Стихи минуты". Какое у тебя настроение в эту минуту - такие и строфы. Саша кашлянул, начал грустно - с Бялика: "Рождены под кнутом и бичом вскормлены.
Что им боль, что им стыд, кроме боли спины..." Эли встревожился: нет-нет, для мрака оснований нет! И он подхватил веселым и чуть дурашливым тоном строфы из своего любимого Олейникова:
"Маленькая рыбка, молодой карась.
Где твоя улыбка, что была вчерась?"
"Пташка" захлопала в ладоши: Олейников ей понравился. Эли ткнул испуганно в кожаную спину: руль держи! Она развеселилась, не поддержать её было невозможно. Саша и Эли обменивались строфами до самого Иерусалима, до дома "пташки", где им предложили переночевать. Саша оживился, принялся досаждать Эли строфами из его же репертуара:
"Когда ему выдали сахар и мыло,
он стал домогаться селедки с крупой.
Типичная пошлость царила
в его голове небольшой."
Выбираясь из "Субары", "Пташка" воскликнула: - С вами поездишь, Университет кончишь!
Утром Эли и Саша отправились в иерусалимский "Джойнт". Их встретила интеллигентная женщина лет под сорок, на сносях, одетая чисто и старомодно. Юбка плиссированная, блузка с воротничком из голландских кружев. Представилась Фирой из Риги. О чем бы ни шла речь, с полного, в коричневатых пятнах лица Фиры не сходила горделивая улыбка беременной, которая прислушивается более к себе, чем к посетителю. Движения у Фиры были округлые, плавные, даже медлительные. Впрочем, медлительность ее оказалась кажущейся. Една выслушав Эли, развернувшего перед ней планы строительства, она вскочила, заговорила с азартом. Выяснилось, у Джойнта сейчас пообще нет программы работы в Израиле: Джойнт израильтянами не занимался. А у Эли целая программа, заманчивая и реальная.
– Умна, как бес, - заключил Саша, когда они ушли от Фиры, - всё схватила на лету. И сердце есть. Тут что-нибудь, да получится...
Не прошло и двух недель, в Израиль прилетел вице-президент "Джойнта" Майкл Шнейдер, веселый человек, а за ним и сам президент, подтянутая светская дама с артистическими жестами. "Си-ильвия, - пропела она.
– Зовите меня просто Сильвия".
Для разговора с Эли и Сашей они выделили семь минут, а беседовали четыре часа - Сильвия поручила Майклу связаться с шестью самыми богатыми евреями мира, пусть поддержат.