Бегство (Ветка Палестины - 3)
Шрифт:
Дов ускорил шаги. На ящике стояла худенькая женщина лет шестидесяти с короткой мужской прической. В стареньком свитре, без пальто. Размахивала сумочкой.
– Вы не просто позор России, - кричала она.
– Вы мой позор! Лично мой! Я учительница. Всю жизнь учила таких, как вы, и - вижу: вы никогда не подыметесь с четверенек! Никогда, пока не перестаненте искать виноватых в подворотнях. То им прибалты кость в горле, то евреи!
Какой-то парень из толпы выматерился, шагнул к ней:
– Пора задрать жидовке юбку на голову!
– Вот вы и сейчас ведете себя как обезьяны...
Несколько здоровенных парней двинулись
– Слушай, убить ведь могут!
Тот повернулся спиной, неторопливо зашагал в противоположную сторону. "Так. Под охраной тусовка..."
Еще мгновенье, и шнырнут женщину на землю, затопчут... "Что делать? Бить? Расшвырять? С израильским паспортом в кармане..."
Раньше, чем решил, как поступить, непроизвольно выругался и принялся зычно, изощренно материться, как матерился в их воркутинском бараке "Змий" вор в законе, признанный мастер непечатного слова.
Молодцы вдруг остановились, оглянулись недоуменно на черно-бородого в чистеньком костюме. Самый старый среди них, краснолицый, морщинистый мужик с распахнутой густо поросшей серым волосом грудью определил по-своему, сказал, ни к кому не обращаясь: - Пахан!
– И громче: - Пахан, бля буду! Точ-он!
Не переставая без продыха нанизывать затейливые ругательства, Дов подошел к женщине, взял за руку и вывел из круга оторопевших молодцов. Шепнул:
– Идемте, девушка, посажу вас на такси.
Улыбнувшись на "девушку", она сказала, что ехать ей, собственно, некуда, вот ее парадное. "Потому и выскочила, что шабаш под моими окнами." И, поблагодарив Дова за помощь, отправилась к себе.
– Здрасте! И мне сюда, - бормотнул Дов.
– Квартира номер семнадцать "А". Где тут?
Женщина обернулась резко.
– Так это вы мне звонили - Дов Гур, воркутинец? А я Сусанна Исааковна.
– Сусик?!
– Бывший Сусик.
– А вчера вас не было?
– Вчера на дачу ездили. На лыжах катались. У нас лачужка в Кратово.
Дов вздохнул облегченно: не соврал Нема. Вошли в грязноватый подъезд со старинным, из дерева, лифтом. Старушка-лифтерша вязала кофточку и на вошедших глаз не подняла.
– Россия, - Дов улыбнулся - Все для понта. Лифтерша, как в элитных домах, стоянка машин, телефон - для того же... Иду в министерство. Шесть чиновников с кабинетами обошел - зачем сидят? Решает не они, а Иванов, седьмой. Кругом целая армия штаны протирает - для понта. Великая страна! Почти как Израиль.
Посмеялись. Дверь в квартиру была не заперта. На шаги выглянула в коридор девчушка лет семнадцати, в халатике. Увидела чужого, зарделась. Узнала, кто перед ней, подала ладошку щепочкой: - Зоя!
Дов рассматривал девчушку. Черты лица тонкие, как у дяди Исаака. И смеется, как он. Голова вздрагивает, а губы сомкнуты. Улыбнулся: "Потомственная интеллигенция!"
Косища ниже пояса, каштановая, с бантиком на конце. Кожа цвета снятого молока, такой синеватой белизны в Израиле не встретишь. У альбиносов кожа вроде этой, да только у них глаза кроличьи, красные. А у Зои-то не кроличьи. Скосила на него глаз. Черный глаз, цыганский. Как у матери. Веки воспаленные. Читает, наверное, много, козленок! Умиление охватило Дова. Рывком приподнял девчушку на вытянутых руках. Перенес из полумрака коридора к окну. Глаза ее округлились - не от страха, от удивления.
Дов осторожно поставил ее на пол, спросил: - Дядя Исаак хоть успел взглянуть на чудо природы?
Сусанна Исааковна вздохнула: - Успел, Дов. В больницу к нему приносила.
– Сусик! Дома такой козленок, а вы дверь не запираете... Как это, что? Под окном шабаш. Бандит на бандите.
Мать и дочь засмеялись.
– У них другой профиль, - сказала Сусанна Исааковна спокойно.
– Легкомысленные вы, гляжу... Папаня, Зоя, у тебя русский? Как почему думаю - белянка ты архангельская.
– Уселся в кресло, произнес торжественно: - Ну, коли так, привез вам хороший подарок. Вызовы из Израиля на всю семью. Чтоб вы этих бандюг больше в жизни не видели. Пусть они свечой горят!
– И вытащил из кармана желтый израильский конверт с окошечком для адреса, а из него вызовы с красными печатями.
Был убежден, обрадуется Сусик: еще бы, в Москве нынче за вызов чего только не отдавали. А у Сусика на лице недоумение. Возникло молчание натянутое, долгое. Наконец, она выдавила:
– Я, конечно, благодарю вас, Дов. Вы добрый человек. И от отца не раз слышала. Но мы... не собираемся в Израиль.
– В Америку нацелились?
– Да нет, никуда не собираемся, здесь останемся.
– В этой квартирке? Вместе с бандитами?
– А как поступить - оставить Россию этой шпане? Да и куда ехать? Мы гуманитарии, наша жизнь - русская культура. Зоя даже как-то ляпнула в одном доме, что ее родина - русский язык. Ну, ей и дали старболы! Кто такие старболы?
– старые большевики, Дов. Забываешь язык просвирен и кухонь?
Дов сидел молча, скосив глаза на Сусанну Исааковну. Вглядывался, словно раньше и не видел. Сказал тяжело:
– Была у меня сеструха, замечательная - Жанна д'Арк Большой и Малой Полянки. Теперь вот еще одна Жанна д'Арк на мою голову!
Сусанна Исааковна засмеялась.
– Вы по этому делу не проходите, Дов.
– Не скажите: слово давал дяде Исааку - вытащить вас из беды, если что... А слово, которое дают на нарах, не сотрясение воздуха.
Помолчали.
– Ну так, - Дов развел руками.
– Значит, не судьба... Чайку? Ну, давайте чай-сахар...
– Дов достал последнюю пачку английского чая, припасенного на предмет "секретарше в лапу".
– Вот спасибо!
– Сусанна Исааковна загорелась.
– Угодили: Зоя и я чаевницы замоскворецкие.
Она разлила чай, принялась расспрашивать про Израиль. А на что ей Израиль? Дов отхлебнул из фарфоровой чашечки, спросил напрямик, не замечая, что перешел на "ты": - Чем живешь, Сусанна Исааковна?
Сусанна Исааковна улыбнулась и, чтоб не смущать гостя, тоже перешла на "ты".
– Знаешь, Дов. Такой вопрос мне никто не задавал уже четверть века.
– И замолчала, думая о своем.
– Чем я живу? Чем мы все живем? Культурная жизнь сейчас такая - вечером мы смотрим по ТВ репортажи с сессий Верховного Совета, а на другой день, в учительской и дома, обсуждаем их друг с другом. Ахаем, увидев, сколько там обезьян! Но ведь это не жизнь души! Не может, не должно быть жизнью души! А больше ни на что меня не хватает.
– Сусанне Исааковне стало грустно и чуть стыдно: Дов задал ей такой обычный, естественный, человеческий вопрос, а она не смогла ему ответить: