Бегство (Ветка Палестины - 3)
Шрифт:
– Куда?
– спросили из зала.
Наум, опытный оратор, на реплику не отреагировал, боясь развязать спор. Вернулся на свое почетное место во втором ряду, сел молча, отстраненно.
На Конгрессе он расслабился, расчувствовался: евреи собрались в центре Москвы, на Красной Пресне, в Доме кино, где, помнится, стояли бани, в которые хаживал.
В фойе охрана из украинского "Руха", - прикатили здоровущие "лбы". расспрашивают милиционеров: "Ихде тут жидки, которых треба обороняты?" Снаружи милиции человек пятьдесят, не меньше. Когда шли к автобусам, милиционеры стояли двумя шеренгами. Евреи шествовали внутри, убежденные, что
На второй день прислушался к выступлениям, пригляделся к лицам (многих знавал и двадцать. лет назад, еще до отъезда - так они рвутся в Израиль, певцы Сиона!..) и стал ощущать "фальшивинку". Выступали и совестливые, но охотно ораторствовали и те, кто некогда открещивались от рисковых Гуров и руками и ногами. В натужном пафосе и мелочных подковырках угадывалась драчка: "Кто на Конгрессе, главней, кто представляет в глазах Запада советское еврейство? На чей адрес пойдут оттуда компьютеры, телефаксы и всяческие подачки? Кому слетать раз-другой на дармовщину в Америку, Европу, Израиль - "от имени еврейского народа"?.. Таких, помнится, мать называла "швицерами". Наумом овладело горделивое чувство первопроходца: "Да, совсем другой человеческий материал... В наше время посидел в главарях, получи "семь и пять по рогам," - народ подбирался, как сортовые зерна. Один к одному... А тут?.. Мели Емеля, твоя неделя!
У Наума снова мелькнуло досадливое: "Кеше анахну бану". Стариковская гордыня. Слаб человек..."
Пытался заглушить в себе гордыню, но как заглушишь, когда "поддиванные" спрашивают: "Самолетный процесс, что это?" "Хельсинкская группа" - что за группа такая?" Тут и швицеры забегали, как муравьи: "Слышали, Наум, погром назначен на первое августа?" По-человечески их жалко, но пора пожалеть и Израиль...
Тихо поднялся и прошел в новое огромное фойе кинотеатра, пахнущее свежей краской. Половина людей не в зале, - здесь толкутся. Знакомых выискивают, дружков, интересных людей для беседы.
Наум тоже попросил найти ребят поинтереснее. Расспросить их, выяснить доподлинно, когда и почему вдруг загорелась земля под этими, "поддиванными" евреями, которых даже "памятниками" не проймешь? В свое время, они и к сталинскому жидоморству притерпелись, выработали иммунитет против всех советских ядов, а то и русскими назвались... И вдруг такой обвал! Уселся в тихом углу, ожидая, пока приятель Наума, из устроителей, искал знакомых. Первым он подвел насупленного делегата Конгресса лет тридцати пяти в черной бархатной кипе. Выдающиеся татарские скулы и ухоженная распушенная еврейская борода создавали эффект ширины и прочности. Будто в подтверждение, тот так встряхнул Науму руку, что он плечом повел, не вывихнул ли сустав?
– Рахмил, - назвался делегат.
– Ленинградский резник.
– А в миру?
– Доктор технических наук, кибернетик, старший научный. И протчая.
– Анкетка чистая, поэтому в резники попали?
– весело спросил Наум.
Рахмил засмеялся. Объяснил, был в Питере резник. Один на весь город, восьмидесяти пяти лет от роду. Как-то спрашиваю его: "Живите до ста двадцати, но, извините, кто будет после вас?" "Вы!" - говорит. "Как это я?!"
Не хотел Рахмил обижать старика, не стал отказываться. И тот принялся учить кибернетика, как по всем ритуальным правилам прирезать курочку или быка. И выучил.
– В Питере в мясных магазинах как шаром покати. Отправились мы за мясцом в колхоз. Первого быка я забил с одного удара, двух других оставил колхозникам, чтоб сами забили. Те намучились, и теперь каждый раз звонят: "Рахмила, который быков режет!" Так пришла ко мне слава, - закончил Рахмил, и оба заржали. Похлопали Друг друга по плечам, разговорились дружески.
Одно вызывало сомнение. Не тревожили Рахмила черносотенцы. Будто нет их и не было...
– Не тревожат, а в миру вы небось не Рахмил, а Роман, так удобнее? Рахмил ответил спокойно: - Когда еврею-ассимилянту бросают в лицо "жид", он белеет от испуга или от тоски. Доказывает - горячится, что его родные поэты Пушкин и Лермонтов, что на языке идиш он не знает ни слова и его родина Россия. Беднягу бьют по самому уязвимому месту: у него нет другой родины.
А мне скажут: "Не наш!", "Не нашего Бога!", я улыбаюсь. Конечно, Рахмил не ваш. Моей культуре три тысячи лет. У евреев была Тора, когда русичи еще ходили в звериных шкурах. "Не наш!" Смешно!
Науму почудилось, он с этим парнем всю жизнь знаком. Вместе в шестидесятых от КГБ отбивались. Как говорили на войне: "С таким пойду в разведку". Воскликнул убежденно: - Ну, что, значит, в следующем году в Иерусалиме?
Распушенная борода Рахмила взметнулась удивленно.
– Я и так в Иерусалиме! Давненько, друг мой. Зачем еврею два Иерусалима!
Второй делегат Конгресса, с которым Наум познакомился, был с берегов Волги. Он близоруко взглянул на гостя сквозь толстые окуляры, принялся рассказывать, как создавался в их городе еврейский культурный центр.
– Движение пакового льда началось весной восемьдесят восьмого. Башкиры заволновались, татары - даешь наши культурные центры! Местная власть сама намекнула: а вы, евреи, ничего не хотите? Что у нее было на уме, никто не знал. На первый концерт еврейского центра многие идти боялись. А вдруг провокация? Не пришли и знаменитые актеры: боялись "засветиться", объявят сионистами, доказывай, что ты не верблюд. Привезли старуху Котлярову, -единственную артистку, оставшуюся от разгромленного театра Михоэльса. В фойе звучала еврейская музыка. На следующий концерт народ повалил валом, шли с детьми, со своими стариками. Некоторые плакали.
– Ну, а ваша роль в этом почине?
– Никакой! Я подошел к устроителям, сказал: "Меня зовут Абрамом. Идиша не знаю, никуда не собираюсь, но вашему движению сочувствую. Я - детский врач, чем могу быть полезен?"
– Детский врач, а спрашиваешь?
– воскликнули. Через неделю привели на "брис" - обрезание. Посмотрел, как это делает человек без медицинского образования и - ужаснулся.
За меня взялись райком и КГБ: "Этот делает обрезание". Возбудили дело, передали в министерство здравоохранения, чтобы лишить диплома врача.
Спас Абрама министр, хотя и встретил недружелюбно: "Вы -детский врач. И хороший, как мне доложили. Нам стало известно, что вы делаете обрезание. Зачем это вам надо?"
Абрам ответил, покраснев: "Я увидел, как это делает мясник с Центрального рынка. Понял, тут место врача. Евреи ведь тоже люди..." "Идите!"- тяжело сказал министр, и от Абрама отстали.
Наум гнул свое: - А каково в вашем городе евреям? Кошмар?
– У нас кошмар с экологией. Государство травит людей.