Белая кокарда
Шрифт:
— Стой, — сказал сержант.
Я остановился, глядя в пол и согнувшись, уповая на Джо Лихейна.
Сержант повернулся к нему:
— Значит, тут у вас ты, твоя дочка, конюх — мы его видели во дворе — и этот.
Кивком он указал на меня.
— Ну, да, — сказал хозяин, и я восхитился его находчивостью.
В Ирландии в эти годы солжёшь — и спасёшься от петли, а не то ложись прямо в гроб.
— А постояльцев нет?
— Нет. Был тут один, так он утром уехал.
— Как звали?
— Он сказал: Йона Баррингтон.
Сержант
— А ты, тебя как зовут? — спросил он меня.
— Тим Маккой, — ответил Лихейн. Сержант грозно взглянул на него.
— Что, у него своего языка нет?
— Есть-то есть, — отвечал хозяин спокойно, — только что толку? Не очень-то он смышлён, от конюха недалеко ушёл, дурень, и только.
Сержант подошёл ближе, протянул руку и взял меня за подбородок. Глаза его, ярко-голубые на загорелом лице, уставились в мои.
— Как тебя зовут, парень?
— Тим, — отвечал я хрипло.
— Тим, а дальше?
— Тим Маккой, сударь.
В трактире стояла звонкая тишина. Дверь во двор была открыта, и поверх сержантова плеча я видел, как на холмах над Эннискорти колышется по ветру вереск, и слышал, как Майя бьёт копытом во дворе, и с трудом поборол желание броситься к ней. Вскочить бы в седло, и только бы они меня и видели, это я знал точно. Но я знал также и то, что, если бы я кинулся к двери, я затянул бы петлю на шее Джо Лихейна, патриота.
— Мне он не кажется таким уж дурнем! — загремел сержант. — Откуда ты?
— Эннискорти, — отвечал я.
— И давно ты здесь?
— Я его взял на Рождество, — сказал Джо, не сводя с меня глаз.
Я повернулся к сержанту и с расстановкой сказал:
— Сударь, он лжёт. Я к нему в ноябре поступил.
— Да у него не все дома! — вскричал Джо. — Я его в канун рождества взял…
— Это неважно, — сказал сержант.
— Нет, важно! — заорал я. — Вечно он говорит, что у меня не все дома. А я поступил сюда в ноябре, когда моя матка померла, и он это знает.
— Я вам говорил, сержант, что у него заклёпок не хватает, — сказал Джо и отвернулся.
Я обиженно бормотал:
— Я в ноябре пришёл, и не такой уж я дурень, как он говорит.
Солдаты переводили глаза с одного из нас на другого, оценивая положение. Сержант осушил кружку и поставил её на стойку.
— Ладно, сынок, — сказал он и сжал мне плечо.
У двери он повернулся к Джо.
— А ты с ним слишком строг, хозяин. Будешь с ним обращаться как с полоумным, он и впрямь таким станет, а это не по-христиански. — Он взглянул на свои часы. — Когда этот Баррингтон уехал?
— Этот… постоялец? — переспросил Джо.
— Ну, тот, что провёл здесь ночь. Ты сказал, его зовут Баррингтон.
— Около десяти, — отвечал Джо Лихейн.
Сержант недовольно крякнул и сказал, обернувшись:
— Отвечай поточнее, хозяин, а не то болтаться тебе на виселице,
Он ткнул меня в грудь.
— Тут только Баррингтон проезжал, а он гораздо выше и плотнее, сударь, — отвечал Джо.
— И он прискакал по уэксфордской дороге?
— Да, это точно.
— Похоже, это тот, кого мы ищем, сержант, — сказал один из солдат.
— Да нет, — отвечал сержант, поглядывая на меня. — Но всё же поедем-ка за ним.
Чтобы избежать подозрений, я вышел с ними во двор помочь им усесться на лошадей; сердце у меня чуть не остановилось, когда Майя увидала меня и радостно заржала, но никто не обратил на это внимания.
Вот из-за такой мелочи и попадаешь на виселицу, сказал мне позже Джо, редко из-за чего-то важного.
Под стук копыт, звяканье сабель и трензелей отряд выехал со двора; мы смотрели, как прыгали над живыми изгородями вдоль дороги на Уларт их алые мундиры и блестящие шлемы.
— Слава богу, уехали, — сказала, подходя к нам, Кэтлин.
— Чуть не попались, — отвечал Джо. — А ловко он всё разыграл! Жаль, ты не видала…
Схватка с патриотом
В сумерки я выехал с постоялого двора; я не оглянулся, хоть и знал, что Кэтлин смотрит мне вслед из верхнего окошка. Постаравшись принять небрежный вид, я пустил Майю рысью сквозь толпу народа, идущего — день был базарный — из замка; в их глазах я видел глухую ярость против тех, кто жёг их дома, и знал, что они созрели для восстания. Не слышалось ни смеха, ни шуток, а это для ирландцев странно, ибо там, где ирландцы, там и смех; у мужчин были измождённые лица, они шли, заслоняя своих женщин в шалях, под надменными взглядами гессенских солдат, патрулировавших перекрёстки. Позже я узнал, что всего лишь несколько недель спустя эти ирландцы-патриоты погнали свой скот на гарнизон в Эннискорти, как это сделал когда-то Стронгбоу, и полегли на Слейнейском мосту и в расщелинах Винегар-Хилла под знаменем прославленного отца Мэрфи, которого они так любили.
На цепи под шарманку плясал чёрный медведь; в толпе шныряли мальчишки и разгуливали с невинным видом карманники, держа руки наготове. Дамы в широких юбках, жёны офицеров-чужеземцев, шли, изящно ступая, вдоль рядов нищих, стоявших у стен с протянутой рукой. И тут я понял — и это меня потрясло, — что письмо, зашитое в седле, означает жизнь или смерть для каждого из тех, кого я видел в тот вечер в Эннискорти, и что свобода или рабство будущих поколений, которые ещё и на свет не родились, зависят от того, удастся мне или нет добраться до Дублина. И ещё я понял, что между мною и лордом Фицджералдом стоит множество людей, которые ждут это письмо, и что враги Ирландии сделают всё, чтобы помешать мне его доставить.