Белая лебедь
Шрифт:
— Господин, я положу вам на лоб смоченную в прохладной воде ткань. Должно стать легче, — Каллон не шевельнулся, и Изабелла посчитала, что он не против ее действий. Голова хозяина была испачкана чем-то розоватым, а обычно красиво уложенные волосы слиплись. Устроив смоченные тряпицы на лбу Эдварда Антония, Изабелла направилась к стоящему у порога креслу, в котором обычно услаждала слух господина чтением. Возле него на столике с тремя ножками лежала и книга. Открыв на нужном месте трагикомедию Плавта «Амфитрион», включающую в себя тысячу сто сорок шесть строк, Изабелла начала читать.
Произнеся вслух всего несколько предложений, рабыня услышала, как Каллон зовет ее, бормоча что-то непонятное. Девушка бросила книгу и кинулась на зов хозяина. Руки Эдварда Антония лежали вдоль тела, ладони то сжимались в кулаки, то разжимались в попытке хоть немного утихомирить испытываемую боль.
— Помоги… помоги мне… — хриплый шепот мужчины заставил сердце Изабеллы сжаться от жалости и желания помочь.
— Конечно, господин, — тихонечко произнесла
Эдвард Антоний, находившийся между сном и явью, почти не вслушивался в слова рабыни, чувствуя, как под успокаивающие волны ее рассказа боль становилась терпимее, превращаясь из шумной горной реки в бурлящий ручеек, а затем в тихий и прохладный горный ключ. Но только чуть Изабелла замолкала, как скорость потока возрастала, вода начинала клокотать, ударяясь о камни. Тогда засыпающий Каллон немного сильнее сжимал хрупкую ладонь, вынуждая девушку продолжать рассказ.
Невольница поведала уже с два десятка больших историй и несчетное количество маленьких, даже начиная повторяться, но каждый раз после окончания очередного сюжета господин вынуждал ее не замолкать, с силой обхватывая ладонь. И вот, выложив последнее, что пришло на ум, Изабелла замолчала. Мужчина сжал ее руку, и язык рабыни против воли хозяйки начал выбалтывать сокровенное сказание, которое она держала в секрете от всех.
— Еще есть такая история, господин. Сказка о Белой лебеди. Одной юной девой из старинного рода Синьиальби (лат. — Белый лебедь) увлекся децемвир?, член коллегии по составлению законов, назовем его Аппий Ворон, который вознамерился сделать ее своей любовницей. Родители девушки были примерными гражданами римской республики, ее отец — известным в определенных кругах ученым. И он сам, и его жена в свое время получили строгое воспитание, поэтому и свою дочь взрастили в тех же правилах. Ворон одаривал девушку подарками, вниманием, но она была холодна, категорически отрицая возможность подобной связи. Тогда он велел одному из своих приближенных объявить ее рабыней. Децемвир Ворон утверждал, что дева была не законной дочерью своего отца, а рабыней, прижитой от одной из невольниц Аппия. Несмотря на вмешательство родственников девушки и друзей семьи, суд признал деву рабыней и приказал вернуть к хозяину ее матери… — переводя дыхание, Изабелла глубоко вздохнула и с удивлением поняла, что ладонь хозяина в ее руке расслаблена, а сам он спит. Но невольница чувствовала потребность закончить историю. — Ворон был так рад успешно завершенному делу, что закатил пир горой, во время которого девушке и удалось сбежать. Опозоренная, она не могла вернуться домой, к родителям, поэтому покинула родные края. Так было угодно богам. Долго скиталась названная невольницей, пока, обессиленная, не набрела на стоянку своего первого настоящего хозяина. Тот без лишних слов заковал одинокую деву в цепи, не задавая вопросов и не желая знать ответов. А девушка, обесчещенная перед всеми, кого знала, и не думала возражать… — пошатываясь, Изабелла встала с колен. От воспоминаний тряслись руки, но она не собиралась сейчас покидать господина, волнуясь, что в ее отсутствие ужасные боли Каллона вновь вернуться. Поэтому девушка просто пересела в обычное кресло для чтения и продолжила декламировать «Афитриона» Плавта с того места, на котором остановилась.
Когда на рассвете Эдвард Антоний проснулся, в голове немного шумело, но эту неприятность было не сравнить с испытанной ранее болью. Он выпил воды, до дна осушив стоящий на столике возле кровати ценный серебряный кубок работы Ментора, мастера-чеканщика старой школы, творившего более четырех сотен лет назад. Аккуратно сев на кровати, стараясь не потревожить и не разбудить демонов, разрывавших его вчера на части, Каллон обвел взглядом комнату. В кресле книгочеи кто-то сидел, свесив голову на плечо — человек спал. Ступив босыми ногами на покрытый разноцветной мозаикой пол, сенатор подошел ближе к креслу чтеца. Новая рабыня спала сидя, а дорогой рукописный том практически сваливался с ее колен. Каллон присел на корточки рядом с девушкой. Она улыбалась. То безмятежное выражение радости, что источало ее лицо, привлекало. Эдвард Антоний вспомнил, как крепко держала она его за руку, а звук ее прекрасного голоса так успокаивающе действовал на него. Необычайно привлекательный тембр, правильное прочтение книг и грамотная постановка ударений — они с Розалией, и правда, приобрели сокровище. Красивое сокровище. Жаль, что сестра так бережет лоно девушки, уж Каллон бы насладился им. Прекрасное тело рабыни так и манило Эдварда Антония, привыкшего к доступности женщин. Сенатор облизал губы, втайне желающие испить удовольствия и неги, прижавшись ко рту книгочеи, и отошел прочь. Он был уверен, что несмотря на привлекательность этой девушки без проблем выполнит запрет сестры — ведь кругом столько женщин, готовых без лишних просьб раздвинуть перед ним колени.
Вернувшись на свое ложе, Каллон прикрыл глаза, желая лишь вздремнуть, но уснул, а проснувшись, понял, что находится в комнате один. Рабыня ушла, книга лежала на столике возле кресла, раскрытая на середине.
X
На приеме в доме Марка Туллия Цицерона присутствовало множество знатных гостей. Говорили, что позже прибудет сам Цезарь. Приглашенные расположились возле круглого стола на ложах такого размера, что на каждом могло разместиться по три человека. Сзади каждого знатного римлянина стоял его раб, охраняя сандалии хозяина.
Каллоны взяли с собой двух невольников, Изабеллу и Ливия — на взгляд Розалии, они были самыми красивыми из их «говорящих орудий». Оба раба были одеты в цвета рода — персиковые туники разной длины с красными поясами.
После того как Каллоны поздоровались с хозяевами дома, Цицероном и его женой — юной Публией, Эдвард Антоний намеренно схитрил, вынудив сестру на этот вечер отдать новую рабыню ему в услужение. Сенатора позабавила реакция Розалии, ведь та не могла отказать брату при друзьях, и к тому же приятно было получить во власть недоступную рабу, имя которой он все же начинал запоминать — уж слишком много дум о ней имелось теперь у Каллона.
Первыми на стол поставили закуски — салат, разные острые травы, яйца и соленую рыбу. Рабы Цицерона ставили кушанья на стол в таком виде, чтобы обедавший, держащий тарелку в левой руке, мог правой сразу положить на нее еду. Хозяева предложили гостям свои льняные салфетки, но некоторые приглашенные, как и Каллоны, принесли их с собой. Ими вытирали руки и рот, а после обеда было принято забирать некоторые угощения с собой, положив их в эти салфетки, и Эдвард Антоний планировал подключить к этому обычаю скромницу Изабеллу.
Сенатор в полной мере наслаждался вечером — помимо вкусной еды и приятных разговоров за столом, порхание Изабеллы вокруг его персоны приносило неизведанное пока удовольствие, а подливать разбавленное водой виноградное вино невольнице Каллонов приходилось довольно часто.
Перед второй переменой блюд Марк Туллий Цицерон объявил, что раб-чтец во время приема пищи продекламирует основные позиции его нового философского трактата «О пределах добра и зла». Гости встретили заявление одобрительными аплодисментами.
Два раба принесли небольшого зажаренного кабанчика и водрузили его на середину стола. Обученный невольник виртуозно разрезал его, и гости приступили к главному блюду под воодушевленное чтение сочинения хозяина чтецом. Эдвард Антоний еле заметно усмехнулся, ведь Цицерон, нередко называя себя «врагом дорогих обедов», после кабанчика подал на стол и жареного павлина.
Раб-чтец Цицерона читал произведение неплохо, но изредка, почти незаметно, запинался на сложных словах — Эдвард Антоний втайне гордился своей книгочеей, которая декламировала гораздо лучше и намного более приятным голосом. Тщательно пережевывая жареную плоть кабана под рассуждения Цицерона о добре и зле, Каллон задумывался о разном. Например, об убийстве животного, которое теперь насыщает их. Этот поступок считается злым или все же хорошим? Раз одно существо дает своей жизнью пропитание другому. И что есть рабство, как ни плотно вошедшее в жизнь каждого римлянина — от самого бедного до богатейшего — ущемление одних народов, в силу своей слабости попавших в собственность победителя, перед другими. Нет, конечно, есть практически лишенные разума галлы и другие племена, которые без грамотного руководства будут жить неразумно и в большинстве случаев даже во вред себе. Скорее всего, именно о таких Марк Теренций Варрон говорил, что раб представляет собой лишь «говорящее орудие», одушевлённую собственность, вьючный скот. Но вот же Изабелла — она умнее и красивее многих знакомых римлян! И как так вышло, что такой достойный экземпляр человеческого рода, как его новая рабыня, теперь служит господам, сторожа хозяйские сандалии.