Белая мель
Шрифт:
— Дай подержать! — канючили и бежали следом мальчишки.
— Дядя Егор сказал, что ее нельзя давать в чужие руки. Потому что руки у всех разные. Вот он мне сделает деревянные грабли — те дам.
— Омманешь?
— Нет, не обману.
— Омманешь. Скажи честное-пречестное слово.
— Честное-пречестное.
— Тогда иди.
Мальчишки отстали, Лидке бы и не жалко дать подержать литовку, да ведь они — неумехи — поломают.
Лидка вошла в ограду. Постояла, подумала — выкосить ли траву вдоль прясла? Решила не косить.
Лидка направилась за свой огород в поисках сочной травы. Она выискивала зеленые островки пырея в солончаках, скашивала и перетаскивала через прясло своего огорода на каменистый клочок целины, чтоб надежнее, ближе к дому, чтоб скотина какая не слизнула.
Она надеялась, мечтала сработать свой стожок сена для Маруськи и ее теленочка. Устав от непосильного усердия, Лидка прислонила литовку к пряслу и, забравшись на выбеленную солнцем и ветрами жердину, уселась, свесила ноги.
— Эх, искупаться бы! — вздохнула она.
На пол прясла прилетела желтая синица, подергала хвостом. За ней прилетела растрепанная сорока, раскрыв клюв, попрыгала по жердине.
— Кыш! — сказала им Лидка. — Нечего прыгать, червей вон склевывайте, дарможорки!
К Лидкиному огороду вышли из репейников ребятишки Поли-почтальонки — маленькая Улька в майке до пят, на тонкой шее нитка бус из собачьих ягод, и Никишка, старший — пятилетний бутуз в штанишках с лямочками крест-накрест. За ними ковылял куцый желтый щенок с обвислыми ушами. Брат и сестра собирали цветы и собачьи ягоды.
— Косишь? — хмуро спросил Никишка.
— Кошу, — миролюбиво сказала Лидка.
— А я скоро вырасту, — таинственно сообщил Никишка и поскреб свое пузо.
Улька диковато смотрела из-под грязных выгоревших волосенок своими синими глазищами. Она стояла возле брата, поджав ногу, и держала в носу палец.
— Ну и вырастай, — сказала Лидка. — Мне-то что?
— Вот вырасту и тоже стану косить.
— Ну и коси — мне-то что?
— Дай коснуть, — обнаглел Никишка.
— Не мешай мне работать, — отрезала Лидка. — Иди давай отсюдова... Траву только топчешь...
— Сама иди, жадина, — обиделся Никишка.
— Вон Колька бежит — он те счас ох и задаст!
— А-а, — завопил Никишка, хватая сестру за руку.
— Кутька-а, — захныкала Улька.
Никишка схватил Кутька и пустился наутек.
А Колька вовсе не бежал. Колька белил уборную с теткой. Лидка и Маня пришли помогать Кольке, но тетка их прогнала. Так что сейчас Лидке просто не хотелось вести разговоры с глупым Никишкой. Мал он еще — пусть подрастет.
Из вересковой ямы со связкой полынных веников выбрался дед Спиря. Про Спирю говорили, что он укушенный. А по мнению Лидки, Спиря больше придурялся: на пасху он бегал в одних кальсонах по деревне, стращал народ оглоблей. А в ночь на Ивана Купалу обмотался белой тряпицей и уселся на конек крыши своей избы — пел песни. Пел хорошо, а работать он не хотел, зато любил быть на виду пьяненьким. Был он румян, крепок. Бабы ему подавали выпивку не за то, что он хорошо пел, не за то, что он умел плести белые тальниковые корзины, а за то, что молва людская прозвала его укушенным — как не пожалеешь. Только Лидке казалось, что он сам себя прозвал укушенным. Разве могут так укушенные придуряться и отлынивать от работы, а вот в чайной так постоянно сидеть часами, ждать, кто угостит, покормит, пожалеет. Насмотрелась Лидка на Спирю, пока продавала возле чайной табак. Ох насмотрелась. Уж он-то никогда не платил ей за табак — высыпал стакан в свой кисет и молча уходил...
— Ты что же это делаешь? Ты имеешь ли разрешение от сельсовета на изничтожение этой травы? Цветик мой, разве ты не знаешь, что это добро колхозное? — принялся радеть Спиря за чужое добро. — Я тебя счас сведу в сельсовет.
— Дык, — растерялась Лидка, — ведь тут никто никогда не косил. Кажное лето тутока трава задаром пропадает, а нам Маруську...
— Да я шучу, шучу... Дай-ка я тебе помогу. — Спиря опустил на землю связки веников и взял у Лидки литовку.
Спиря ходил босиком, в излатанных, ветхих штанах, в излатанной же сине-выцветшей сатиновой рубахе. В распахнутом вороте в курчавых волосах ютился маленький крестик, точь-в-точь какой нашел Колька. Спиря стригся редко, а потому был дремуч и страшен — нос перебит, а рот большой, толстогубый.
— Табаку мне завтра принеси к чайной стакашка два, — потребовал Спиря.
— Ладно, — обрадованно согласилась Лидка, потому что он как махнет литовкой, так целое беремя травы. Правда, тминных будылей много, но их можно и выбрать.
— Деда Спиря, а вы мне перенесете траву в огород, а? Я вам табаку-то побольше насыплю...
— Ну, это недолго... Все перенесу, цветик ты мой, это мне даже приятно... В траве-то да под солнушком всегда и всем, поди, было хорошо... Ну-ка, давай сама косни — а я посмотрю, как ты умеешь. — Посмотрел на Лидку ж отобрал литовку. — Вот так, смотри — вот так... Держи ее над землей ровно, иди не спеша... Вот так, вот так, молодец! Ладно, цветик, ты сбегай домой за табачком, а я пока покошу. Да грабли захвати — глядишь, мы с тобой с полвоза-то и накосим... Мать-то дома?
— Нету. На работе.
— А выпить нет ли?
— Не-е, мы не пьем.
— Ну, неси табаку.
— Табак есть, — сказала Лидка и побежала огородом домой, довольная неожиданной помощью.
Принесла Спире узелок табаку и обрадовалась: Спиря выкосил всю низинку, перетаскал траву, свалил за прясло в огород.
Спиря сел на землю, закурил. Помог потом растрясти траву, чтоб просохла, и ушел. А Лидка подняла на плечо литовку и тоже пошла — искать другие полянки. Но поблизости хорошей травы не было, и она принялась обкашивать вересковую яму.