Белая мель
Шрифт:
И вдруг Лидка зажмурилась. Ей привиделось, что это горит не дом заготпушнины, а дом счетоводихи. Она раскрыла глаза и попятилась, попятилась от пожарища, будто кто-то тянулся к ней из огня черными обгорелыми ручищами, будто кто-то хотел ее схватить...
Ей стало страшно.
Не-ет, поджигать она никогда и никого не будет. Жалко... И... страшно.
Лидка испугалась и рванула в сторону дома.
Потом, успокоившись, она идет домой дорубливать табак. После она его просеет, просушит в печи. Ссыплет в мешочек и отправится к чайной на площади в Белозерке. Немного припрячет. Для фронта. А вырученные деньги принесет мамке. Белозерка у них — райцентр, там клуб, раймаг, почта и огромная, красного кирпича, церковь со сбитыми куполами. Говорят, когда-то ее и ломали и взрывали — хотели добыть кирпич на
Идет Лидка и разглядывает дорогу. А что? И на дорогах клады валяются. Но сегодня ей ни стеклышка, пи камушка — ничегошеньки не попалось. Значит, надо торопиться, сидеть и дорубливать табак, чтобы успеть обернуться до мамки и продать его. Возле чайной, наверное, будет тьма народу. Событие такое — обговорить же надо.
Наконец Лидка идет с тугим мешочком табака к чайной мимо пожарки, огородов и кузницы, где когда-то работал ее отец. Иногда она заходит в эту кузницу и долго смотрит сквозь гул и грохот на огонь в горне. Вспоминает тятьку, самого сильного, самого высокого в деревне. Когда-то он приносил ее, трехлетнюю Лидку, в кузницу, расстилал на верстаке фуфайку, из ящика с инструментом доставал кулек с пряниками, совал ей, а сам надевал прожженный фартук и принимался работать. Но лица его Лидка не помнила. Зато хорошо помнила тятькины заскорузлые, мозолистые ладони, почти с крышку табуретки, на которых было так сладко сидеть. На чьем-то плече, под тихую, будто вспугнутую, музыку она проводила тятьку в заоблачную высь, как сказала тетка Палаша, и навсегда почему-то забыла его лицо. А так, подрастая, все чаще и чаще вспоминала его голос, большие ласковые руки и вот эту кузницу. Мамка говорила, что он умер от крупозного воспаления легких. Но теперь-то Лидка уже знает, что он бы не заболел и не умер, если б его не столкнули в полынью на Тоболе. Чего бы ради ему самому-то лезть ночью в ледяную воду? Ясное дело — столкнули. Загулял с дружками до потемок, рассорился, а может, кого и стукнул, вот и решили его проучить. Проучили. И не стало тятьки. Новый кузнец — усатый дядька с деревянной ногой, всякий раз, завидев Лидку, бросает работу, вынимает кисет, садится на порог кузницы и весело говорит ей:
— Ну, здравствуй, наследница! Чего эт-ты смурная? А ну, рассказывай, как живешь? Эк вымахала, иди ко мне в помощники мехи раздувать.
— Так я-та бы пошла, только я ведь у мамки разъединственная, кто ж ей-то помогать будет?
Лидка садилась рядом с кузнецом, тягостно вздыхала, чувствуя спиной жар от горна.
10
Медленно, чуть мешкая, идут ребятишки задами огородов, заболоченными солонцами к всхолмку, где элеватор и пустырь.
Печет солнце. Все цветет, дышит. Перелетывая с кочки на кочку, стонут чибисы, пищат длинноногие, шустрые кулички, кружат речные чайки. Высоко-высоко стоит в небе коршун. А где-то далеко за пустырем на болотах плачут журавлята.
Лидка собирает незабудки. Фишка высматривает в высокой траве бледно-сиреневые нежные цветки цикория и выдирает их с корнем. Цветки на букет, а корни можно высушить, размолоть — будет вроде кофе.
Вовка же ищет в зарослях колючего пустырника золотисто-зеленых жучков. Жучки эти живут на листьях пустырника, и Вовка обирает их, как ягоды, в картонную коробку. Вовка говорит, что мамка зачем-то просила насобирать этих самых шпанских мушек. Но Лидка-то знает, что такое шпанские мушки, и еще она знает, но молчит, что слыхала, будто этими мушками опаивают любимых мужиков. И тогда эти мужики будто бы так и живут у порога опоивших их баб. Лидка тоже как-то собирала этих мушек — просила тетя Рая, заведующая овощехранилищем. Только что-то вроде никто до сих пор не валяется у ее порога. Только Лидка Вовке ничего не говорит. Пусть собирает, думает она. А жучки эти и впрямь красивые. Они небольшие, всего с божью коровку, то зеленые, то темно-синие с золотым отливом — шибко блестят. Вовка потерялся в траве — не видать. Но вот он вылетает из болотной ямы — довольнехонек.
— А я лягуху надул, во!
— Отпусти! — сморщилась Фишка. — Фу, какой ты!..
Под напором девчонок Вовка краснеет.
— Мы все под небом живем, — поясняет Лидка, — на земле... И это тоже божья тварь, хотя бога нет. Но это так говорится. Отпусти! — приказывает она сердито. — А то мы с тобой играть не будем... Правда, Фиша?
Вовка неохотно подчиняется. Отпускает лягушку.
Идет дальше. На Лидке сегодня новое сатиновое платье. Платье какое-то бурое, с темными размывистыми пятнами — красивое: юбка в сборку, а рукава фонариком на резинке. Мамка так и не сказала, из чего сшила, только Лидка точно знает, что она что-то красила ночью в ведре. Похоже, что-то красное. И еще одно платье пошила мамка. Это-то она знает — из холщового мешка. Мешок, что подарила ей тетка Палаша, она долго отстирывала, отпаривала, потом тоже выкрасила. Это платье зеленое, жесткое и прямое — рубахой. Теперь у Лидки три платья: одно старое и два новых. А майку и трусы мамка не дает носить — хранит к школе.
У Вовки на штанах дыры. Зашить бы ему надо, что ли? Мать-то у него доярит все лето. Живет на кордоне с коровами. А Вовка все один и один — правит хозяйством, иногда зарабатывает трудодни в колхозе, возит к матери на быках подкормку коровам или соль-лизунец.
А Фишка всегда аккуратная, платья у нее все выше колен — «интефлигентные». Зато Лидке мамка шьет длиннющие, чуть не до пят — это, значит, на вырост. Но Лидка все равно делает по-своему — подол подрезает, подшивает, а обрезки с подола идут на куклы. Мамка даже и не замечает. Да и когда ей разглядывать? К ним заявился Герасим, так мамка — вот молодец! — не открыла. Порассказала она тогда мамке, что не желает он с ворами знаться. Плакали теперь зимой дрова. Ну да ничего! Зато без Герасима они остались с мамкой. Вот возьмет Лидка и сама насобирает целый ворох сухих коровьих лепешек. Тепла от них, правда, с гулькин нос, но тлеть-шаять будут. Можно еще зимой с санками бегать в березовый колок. Ничего, перезимуем и без Герасима, утешает себя Лидка. Да и Палаша говорит, что он кот масленый, повадился натирать лысину на чужих подушках. Совесть-то в глазах начисто вытаяла. У-у, анчихрист, козьи рога! Нет уж, Лидка-то замуж никогда не выйдет, не дождутся!
На пустыре она совсем нечаянно натолкнулась на одинокий опенок в сочной пырейчатой траве и обрадовалась.
— Гли-ко — диво-то какое привалило, батюшки-и! Эй, Вовка, Фишка, ищите опенков! — Сдернула с головы платок-тряпицу, букет незабудок бросила на голую полянку с изморозью соли по краям и принялась бегать по полю — собирать грибы. — Корни тоже, с корнями рвите! От них тоже навар, — наставляет она ребят.
У Фишки с собой был мешочек, а у Вовки не было ничего.
— А я во что? — взмолился Вовка.
— Сними штаны и завяжи веревочкой, — посоветовала Лидка.
— Я тогда лучше рубаху сниму.
— Ну, тогда рубаху, — согласилась Лидка.
А солнце печет и печет. Дрожит, зыбится белое марево над ровным болотистым простором. Сквозь марево далеко сереет деревня с белой церковью. Ближе, от кордона, движется игрушечная подвода, за ней тянется длинный хвост пыли. Поют жаворонки. Безветрие. Оглушительно цвиркают кузнечики. Где-то тут, под ногами, заполошно кричат перепела: «Подь... Подь полоть, подь полоть...» Видать, отманивает, бедная, от своих цыпушек.
— Не кричи, глупая, мы их не тронем, — обещает Лидка.
— Пи-ить хочу-у, — канючит Фишка. И вдруг зажимает рукой нос. Сквозь пальцы сочится кровь.
— Бывает, — говорит Лидка, бросив свой узел с опятами. — Вот иди сюда, полежи на травке... Смотри в небушко и улыбайся солнышку — это поможет, пройдет... А пока ты лежишь, я пособираю тебе опенков, а потом пойдем во-он к той ляге — она чистая. Искупаемся там...
Лидка зовет Вовку и приказывает ему приглядывать за Фишкой.
Находит в кармане нового платья тряпочку, сует Фишке.
А солнце палит и палит. Фишка тускло-печально смотрит на Лидку и Вовку своими большущими глазищами — такие Лидка видала только на иконах — и говорит:
— Маме моей не говорите. Она опять заволнуется и сляжет. У нее сердце... Она сразу заболела — после папы...
— Ты не кисни, — говорит Лидка. — Вот полежишь, и все пройдет. Ты в небушко гляди — от него, если долго смотреть, сила прибавляется... Тогда мы и пойдем купаться... А то где здесь воды-то взять?..