Белая свитка (сборник)
Шрифт:
Он взял ванну… Теплая вода нежила усталое тело. Подошел к постели с пружинным матрацем…
— Культура…
Потрогал холодное, свежее белье. Мягкие подушки. Целых две…
— Европа…
Нет… Конечно, бояться было глупо. Крепло решение: завтра, часов около одиннадцати, пойти в полпредство и спокойно, на польском языке потребовать объяснения относительно графини Сохоцкой… Потом, все разузнав, он пойдет к Тамаре Дмитриевне и с нею, если нужно, к Владеку. Только навряд ли это понадобится. Недоразумение, верно, сейчас же разъяснится. Он поручится за Светлану… Они вместе выйдут и поедут к Тамаре Дмитриевне. Все это казалось пустяками. Самым трудным был вопрос будущих отношений между Владимиром и Светланой. Между ними встала его сестра, Ольга. Глеб понимал, как Ольга полюбила Владимира. Он понимал, что и Владимир все крепче привязывался к Ольге. Ольга для него будет прочная пристань семейного счастья…
А Светлана?.. Все, что случилось с нею… Черная месса… Это нахождение в советском полпредстве… Но почему все-таки она оказалась там?.. По завещанию, по требованию отца-большевика, или поступила туда на службу? Странно…
Ну, до завтра. Утро вечера мудренее.
Пружинная постель манила чистою мягкостью белья. Глеб закутался в шерстяное палевого цвета одеяло. Погасил лампочку… Зажег снова. Как хорошо… Это не отсырелые спички и оплывший огарок в бутылке… Снова погасил… До завтра. Завтра — что Бог даст.
Большой дом полпредства с флигелями походил на гостиницу. Только не было вывесок, не висели на окнах занавески в сборках и двери были не стеклянные, но тяжелые, плотные, крепкие.
День был радостный и солнечный. Небо, покрытое розовыми барашками маленьких облачков, улыбалось земле. Вчерашняя пурга прикрыла старую грязь, побелила мостовые и панели. В ярком, блистающем свете дом щурил презрительно и недоверчиво сон своих неопрятных окон.
У тяжелых ворот на деревянной скамье в русском овчинном тулупе сидел дворник. Заспанная, бритая, толстая рожа под свалянной собачьей шапкой покосилась на подходившего Глеба. К ее щекам подушками и толстым, коричнево-серым губам так шли короткий куст усов под носом и бритый подбородок. Стриженые усы казались грязной понюшкой табаку, застрявшей под ноздрями. Дворник смотрел на Глеба недружелюбно. Как на врага. Для него, должно быть, все посторонние посетители были врагами. Глеб спросил его, как пройти в канцелярию полпредства.
Дворник чесался под тулупом и, не отвечая, смотрел на Глеба. Глеб повторил вопрос.
— Вам на что? — спросил дворник.
— Дело есть.
— Которые без дела к нам не жалуют, — вразумительно сказал дворник. — За воротами первый подъезд.
Высокая дверь подъезда подалась перед Глебом легко и раскрылась бесшумно, но, едва он вошел, она закрылась и щелкнула. Глеб невольно отступил и нажал на нее: она не отворялась. Ему стало жутко. Он находился в полутемном проходе. Вправо и влево были тяжелые, крепкие двери. Из одной появились два рослых молодца в черных кожаных куртках, в рабочих картузах на затылке. Они с усмешкой смотрели на Глеба. Глеб резко спросил по-польски:
— Как пройти в канцелярию? У меня дело… Я получил письмо.
— Вы говорите по-русски? — спросил один из молодцов.
Глеб повторил свой вопрос по-русски, но с сильным польским акцентом.
— Пожалуйте… Проще пана.
Глеба провели по коридору и ввели в небольшую комнату. Он успокоился. Тут не было ничего ни подозрительного, ни страшного.
Обыкновенная «канцелярская» приемная. Как везде. Узкая в три окна комната была разделена деревянной решеткой по длине на две неравные части. В углу, за проволочной решеткой — касса.
В узкой и более темной части помещения на деревянных широких скамьях-диванах сидели, должно быть, просители. Русские… Человек в рабочей одежде, женщина в платке с ребенком, старик в поношенном драповом пальто. На трех просителей по ту сторону решетки работал целый штат служащих. Шесть столов с пишущими машинками, картонками для бумаг, ворохами бланков, анкет, клеем и чернильницами стояли боком к тусклым окнам, выходившим во двор. Барышни в коротких юбках, с толстыми икрами ног, поджатых под стулья, щелкали на машинках, щеголяя быстротою работы.
Мелодично позванивали серебристые колокольчики тут и там, сливались в какую-то трескуче-волнующую мелодию, отсчитывали строчки. Точно надо было кому-то наглядно показать, как напряжена жизнь в великой социалистической республике, чьим маленьким клочком было полпредство. Папки, зеленые, розовые, синие, путешествовали со стола на стол, передавались таинственно, молча, с какими-то непонятными жестами или односложными словами.
Ближе к решетке сидели два человека. Один — совсем молодой еврей, другой, постарше — неопрятный мужчина в черной суконной рубахе «толстовке», лысый, одутловатый, желтый, с толстыми губами, плохо бритый и точно не мытый и не выспавшийся. К нему по-польски смело и властно обратился Глеб.
— Не розуме, проше пана, — закачал головою жирный человек, подражая польскому языку. — Говорите, что вам надо.
— Вы в польском городе и должны говорить и понимать по-польски, — повысив голос, сказал Глеб.
Толстая морда прищурилась, покосилась на Глеба. По жирным вискам появились складки, складки прорезали щеки. Это, вероятно, обозначало улыбку презрения.
— Откровенно сказать, гражданин, этим собачьим языком не владею.
Глеб сжал руки в кулаки. Но тут же вспомнил Трайкевича и быстро отошел от стола. Ему хотелось уйти. Однако он овладел собою, подошел к молодому еврею и сказал ему по-французски, что ему надо.
— Ah… bien, bien… — заговорил еврей, отвратительно выговаривая по-французски. — L’affaire de la citouenne Sokhotzku [27] . Товарищ Полотнов, — обернулся он к жирному и зашептал ему что-то очень быстро.
Тот сощурился и посмотрел на Глеба.
— Вы по письму бывшей графини Сохоцкой? — сказал он, как мог вежливее.
— Да… По ее письму.
— Отлично… Будьте любезны обождать, гражданин. Вас сейчас проводят.
Он надавил два раза кнопку звонка. В дверях появились кожаные куртки.
27
А, хорошо, хорошо. Дело гражданки Сохоцкой…
— Проводите, товарищи, гражданина в камеру номер четырнадцать.
— Понимаем, — мрачно сказал один из молодцов и знаком предложил следовать за собой.
Один пошел спереди, показывая дорогу, другой сзади.
Они прошли длинным коридором вдоль всего главного флигеля, свернули налево, спустились на шесть ступеней ниже и пошли подвальным этажом.
В уровень плеча Глеба были узкие окна наравне с землей. Они были на половину завалены снегом. Шедший впереди остановился у темной двери и открыл ее. Могильной сыростью земли пахнуло в лицо Глебу.