Бельканто на крови
Шрифт:
— Тогда я намерен сегодня петь.
— Какие произведения ты хочешь исполнить?
— Я хочу исполнить премьерный концерт. Для барона Линдхольма, если он не против.
Эрик порывисто шагнул к Маттео. Увидел запорошенные извёсткой кудри и упрямо сжатый рот, который в этот момент показался ему важнее воды и еды, и сказал:
— Хорошо, синьор Форти. Но потом вы спуститесь вниз и уедете из Калина навсегда. Вы будете петь свои прекрасные песни для просвещённых людей, а не для дикарей, которые сначала преклоняются перед вами, а потом сажают на кол или расстреливают из гаубиц.
Маттео едва слышно напомнил:
— Вы обещали, что никогда меня не оставите.
— Иногда выбора
— Пойдёмте со мной, — совсем тихо попросил Маттео.
— Чтобы потомок древнего рода Линдхольмов сдался врагу? — Эрик горько улыбнулся. — Никогда этого не будет! Рыцарская честь — последнее, что у меня осталось.
65
Из надвратной башни больше не стреляли. Кучка ядер уменьшилась, и барон понял, что бомбардировку отложили на завтра.
Несмотря на обстрел и разрушения, все пребывали в праздничном настроении. Мазини и Маттео репетировали наверху, Марта пекла в караулке хлебцы, а Юхан, Ганс и поварёнок разбирали завалы на кухне.
К вечеру все освободились, почистили одежду от грязи и поднялись наверх. Солнце подсвечивало облака закатным розовым сиянием, море успокоилось, и летние сумерки окутали притихший город. Первый день под властью нового правителя благополучно заканчивался. Ветер доносил запах цветущего в садах жасмина и дым костров с Ратушной площади: солдаты разбили бивак прямо у Ратуши, где их генерал всё ещё праздновал победу. На дрова порубили тюремный эшафот. Порой до осаждённых долетали непонятные русские слова, порой — грубый солдатский смех, одинаково звучавший на всех языках.
Мазини усадил барона на мягкий стул, а менее знатных гостей — на скамейки у каменных зубьев. Раздал всем концертные программы, хотя не каждый из собравшихся мог прочесть рукописные строчки. Затем вышел на импровизированную сцену, где стоял столик со скрипкой и нотной тетрадью, и церемонно поклонился публике:
— Уважаемые господа и дамы! Позвольте представить вашему вниманию моего любимого ученика Маттео Форти.
Из дверки, ведущей на лестницу, неловко пригибаясь, вышел Маттео. Он был в том же белоснежном шёлковом костюме, расшитом райскими птицами, который врезался в память барона. На голове — обруч с разноцветными перьями, лицо тронуто пудрой, а губы подведены красной помадой. Позади барона раздались громкие одобрительные хлопки.
Маттео кивнул маэстро, и тот взял скрипку. Лёгкие нежные звуки поплыли в прозрачном воздухе. Невыразимо грустная мелодия, чей простой, но запоминающийся рисунок казался смутно знакомым и родным.
— Сорви розу, но не трогай шипы: ты ещё найдёшь свою боль.
Голос кастрата — утончённое наслаждение для слушателей, оплаченное кровью, болью и страхом ребёнка. Голосовая щель, узкая, как у мальчика до начала созревания, и лёгкие, как у взрослого мужчины, десятилетия изнурительного труда и капелька божьего таланта — всё это воплотилось в блестящее, восхитительное, ангельское пение. Такое сладостное, что на глазах вскипали слёзы, а дыхание останавливалось. Любой, кто слышал пение кастрата, замирал в слепом благоговейном восторге.
— Незаметно тронет иней цветок твоей жизни.
Маттео пел просто и свободно, словно это ничего ему не стоило. Необыкновенная простота исполнения лишь подчёркивала мощь его голоса. Упоительные звуки лились, как волшебный неиссякаемый водопад. Он щедро украшал своё пение хрустальными переливами, руладами и головокружительными мелодичными пассажами. Он выпевал ноты так высоко и чисто, что зрители в испуге хватались за сердце. Его нечеловечески сильный, гибкий, звеневший чистым
— Сорви розу, любимый, но не трогай шипы…
Ах, если бы он мог! Барон искал и не находил для их запретной любви ни единого шанса. В Нижнем городе Маттео заклеймили еретиком и приговорили к изгнанию. В Верхнем — Стромберг поклялся убить их обоих. Маттео должен покинуть Эстляндию! Если повезёт, русские пропустят через свои позиции двух несчастных беглых итальянцев, но — шведского барона? В разгар войны между Швецией и Россией? На миг представив, что придётся умолять русских о пощаде, барон впадал в беспросветное отчаяние.
То, что осталось от его растоптанной мужской гордости, острыми шипами рвало сердце. Он предал своё тело, отдав на растерзание во имя любви, но нарушить государственную присягу и унизиться перед врагом означало убить в себе не только мужчину, но и рыцаря, аристократа, гражданина. Не останется ничего, за что он мог бы себя уважать. Человек, павший так низко, не заслуживал ничьей любви!
Эрик сидел на стуле, неизвестно как поднятым на башню, слушал блистательную итальянскую оперу и прощался с Маттео. Он впитывал каждый звук и жест, каждую улыбку и прикосновение. Он бережно укладывал в душе воспоминания о первой встрече. — Кто вы, почтительный юноша? — Слезьте с меня, не то я вас ударю! — Примите этот кафтан в знак уважения, я хочу, чтобы вам было тепло этой весной. Эрик запрокинул голову. На потемневшем небосводе засверкали звёзды, а на востоке взошла большая круглая луна — природа подарила музыканту свои самые роскошные декорации.
Внутри заныло от боли. Эрик не знал, хотел бы он никогда не встречать Маттео? Все когда-нибудь умрут, но кто-то родится мёртвым. Никогда не знать Маттео — это как родиться мёртвым. Встретить его и потерять — это как умереть. — Вы совсем ничего не чувствуете? — Я пришёл ради вас. Я пришёл сказать, что люблю вас. — Не оставляйте меня никогда.
Порой человек бессилен против судьбы.
Эрик не плакал. Слёзы затопили его изнутри, но так и не пролились очищающим дождём. Он хлопал и кричал «Браво», отдавался музыке, уносившей его в поднебесье, возвращался обратно в грешный мир, но уже ничего не чувствовал. Он сорвал розу и тронул шипы. Боль нашла его и убила.
Когда голос Маттео затих и растворился в ночной прохладе, слуги вскочили с лавки и неистово захлопали. Юхан бросился к Мазини, пожимая руки, а к Маттео подойти заробел: благодарил его горячо и многословно, но издалека. Марта всхлипывала и вполголоса ругалась, старик Ганс тёр глаза мокрым платком. Только поварёнок не проникся. Он встал между зубцами и воскликнул:
— Гляньте, что внизу!
Все кинулись к парапету башни: неужто бомбардиры снова заряжали гаубицы? Но нет, шведские солдаты восхищённо рукоплескали, а русские на Ратушной площади свистели и что-то дружно кричали. И без знания языка было понятно, что это крики одобрения и восторга. Маттео смутился, отошёл от края, будто хотел спрятаться, а Мазини не постеснялся: вскарабкался на парапет, показал народу скрипку и поклонился. Внизу завизжали ещё громче: наверное, решили, что концерт исполнялся в честь русской победы. Тщеславный Мазини сыграл на скрипке несколько виртуозных пассажей, чем вызвал новый шквал рукоплесканий. Казалось, весь Калин дружно хлопал в ладоши.