Белое, черное, алое…
Шрифт:
А дальше ситуация получила развитие весьма неожиданное для фигурантов, но — предсказуемое. Заявителей попросили подождать, и после двухчасового сидения в коридоре юноша был приглашен в кабинет, ознакомлен с протоколом о его задержании на трое суток по подозрению в изнасиловании и поехал в камеру.
А папа в состоянии «грогги» побежал за адвокатом, который был допущен к материалам дела лишь через сутки, и с удивлением узнал, что никаких видео-и аудиокассет при заявлении нет, да и заявления о шантаже нет. Свидевшись с подзащитным, адвокат с еще большим удивлением узнал, что молодой человек собственной рукой порвал написанное им заявление о шантаже
От дальнейших комментариев молодой человек воздержался, а выйдя из кутузки через трое суток, вдохнул полной грудью, пообещал папе в самое ближайшее время возместить понесенные расходы и отказался от каких-либо бесед на эту тему.
Единственное, что удалось вызнать Олегу Петровичу Скородумову, и не от молодого человека, а обходными путями, — так это то, что предложение следователя уничтожить заявление о шантаже в обмен на свободу имело место в помещении изолятора временного содержания в присутствии некоего сотрудника городской прокуратуры. Судя по скудным приметам, этот сотрудник городской прокуратуры напоминал лидера преступной группы шантажистов, что, в общем, Олега Петровича не сильно удивило.
Правда, он не пытался быть святее Папы Римского, после того как непосредственный участник всей этой истории и его папаша, уведомили Скородумова о том, что никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не подтвердят своего заявления о шантаже. Но он, как истинный офицер контрразведки, хоть и отставной, захотел на всякий случай, мало ли, максимально прояснить ситуацию.
Ему понадобилось две недели, чтобы установить, что сотрудник городской прокуратуры работает в отделе по расследованию особо важных дел и носит фамилию Денщиков.
Олег Петрович Скородумов держал это в себе, но тут к нему домой пришли два сотрудника милиции с постановлением на обыск, подписанным И. А. Денщиковым, и предложили выдать все имеющиеся у него дома, а также в иных местах видеокассеты, на которых в каком-либо качестве фигурировал друг семьи, тот самый незадачливый юноша. Скородумов гордо отказался выдавать что-либо добровольно и предоставил производящим обыск возможность перевернуть в его квартире все, что переворачивалось. Потом он с ними поехал к себе на службу и предъявил им содержимое своего рабочего стола и сейфа. Обыскивающие ушли несолоно хлебавши. Правда, очко у них Скородумов выиграл, потребовав, как человек, знакомый с Уголовно-процессуальным кодексом, оставить ему копию протоколов обыска и для убедительности назвал нужную статью. Те не стали скандалить при понятых, оставили копии двух протоколов, в которых было указано, что обыски проводились по поручению следователя по особо важным делам Денщикова.
Синхронно дочитав до этого места, мы с Лешкой переглянулись.
В принципе не нужно быть офицером контрразведки, чтобы просчитать, что к заявлению о шантаже безопаснее приложить не подлинники, а копии с кассет. Когда Скородумов устанавливал личность шантажиста, уже для себя, он невольно засветил наличие у него видеозаписи — что-то же он должен был демонстрировать тем, кто мог опознать человека с удостоверением. А информация о кассете, представляющей опасность, тихонечко потекла к Денщикову. Это, конечно, в заявлении Скородумова не упоминалось, но читалось между строк.
Скородумов в своем послании прокурору города храбро признавал, что потерпевшие от шантажа его слов не подтвердят и что связь между инсценированным изнасилованием и шантажом и проведенными у него, по его мнению, незаконными обысками чисто умозрительная, но требовал организовать по изложенным в его заявлении фактам проверку и принять законное решение. Что ж, имел право. Мы с Лешкой дочитали бумаги до конца и молча уставились друг на друга.
Нам даже не потребовалось вслух делиться мнениями. И так все было понятно.
Чтобы провести по изложенным Скородумовым фактам проверку, нужно было бросить все, заручиться поддержкой того же РУОПа, получить в помощь как минимум трех оперов с машиной и копать круглые сутки, поскольку с момента, когда о наших действиях станет известно Денщикову, — время тут же заработает против нас.
Впрочем, «о наших», «нас» — это я погорячилась. Матерьяльчик-то расписан мне, и только мне. А мужчин в лице Горчакова шеф велел беречь. Несмотря на то, что из горящих глаз мужчины выплескивалось страстное желание воздать по заслугам способному пареньку Игорю Денщикову.
— Маш…
— Что, завидно?
— Не то слово.
— Если тебе просить у шефа этот материал, то только вместе с Чвановым.
— Почему это?
— Потому что Олег Петрович Скородумов был начальником охраны Чванова, или как там у них это называлось. Может, это и совпадение, но пока мне кажется, что и тут, и там надо одному человеку работать.
— Да, и у меня эти взятки окаянные, и через два дня срок по убийству…
Ну, я тогда тебе просто помогу, ладно? Поговори с шефом.
— Леш, ты же понимаешь, что пока взятки не сдал, говорить бесполезно. Иди уже, быстро напиши список свидетелей, дело подшей и вперед. Шефу на стол дело положишь, и тогда уже можно чего-нибудь для себя поклянчить. Иди-иди.
Елки-палки, и мне уже пора, я за Гошкой в школу опаздываю; я понеслась.
Лешка любезно подал мне пальто, я в темпе оделась и помчалась за своим Хрюндиком в школу, а Горчаков поплелся заканчивать дело по взяткам.
Я прекрасно понимала Лешку, мне и самой иногда составление обвинительного заключения казалось невыносимым бременем, за которое никак не взяться, а главное — никак от него не отделаться. Были случаи, что я не могла сесть за обвиниловку по несколько дней, хотя сроки брали за горло. А потом прилетала муза, и обвинительное писалось на одном дыхании за несколько часов.
В свое время, будучи молодым следователем, я пыталась разобраться в причинах того, что на месте происшествия, например, я функционирую как робот, запрограммированный на конкретное задание, — в том смысле, что не знаю усталости, пока не поставлю последнюю точку в протоколе. То же относится и к важным допросам; как-то я, вместе с двумя судебными медиками, допрашивала доктора, виновного в смерти пациентки, в течение восьми часов, с двумя перерывами по пять минут, во время которых допрашиваемый выходил в туалет, а мы с докторами лихорадочно обсуждали дальнейшую тактику допроса. Восемь часов я полностью контролировала ситуацию, а играла, между прочим, на чужом поле — и допрашиваемый это чувствовал и предпринимал попытки задушить меня медицинской терминологией, только все его подачи я отбила, поскольку серьезно подготовилась к допросу. Но это был настоящий бой. А восстанавливалась я после этого допроса двое суток, в тот вечер даже не помню, как добралась до дому, а на следующее утро не могла проснуться.