Белое пятно
Шрифт:
Время тянется невыносимо медленно и невыносимо нудно.
Хоть бы часы! Но он не может нащупать даже, оставили или не оставили они ему часы...
Беззвучно отделяется от стены, становится между ним и светом какая-то тень...
– Если хочешь, можешь подкрепиться, - раздается над головой молодой голос.
Да, это он, тот самый, низенький и щуплый.
– Было бы чем...
– коротко бросает Левко.
Незнакомец становится на нижнюю ступеньку и на цыпочках тянется к лампе. Чуть-чуть увеличивает свет.
В подвале становится виднее. Этот незнакомец в самом деле низенький и худенький, будто мальчик. В каком-то коротковатом
Неслышно, будто тень, неизвестный делает два или три шага, и на колени Левка ложится что-то завернутое в бумагу.
– Ешь!
– А чем я его возьму? Носом?
– И то правда! Повернись, развяжу тебе руки. Все равно ничего сделать не сможешь и никуда отсюда не убежишь.
Руки совсем онемели... Некоторое время Левко размахивает ими над головой, разгоняя застоявшуюся кровь, потом растирает. Заодно убеждается в том, что часы ему все же оставили. Интересно, который час?
Но выдавать свое любопытство в присутствии постороннего не торопится. Разворачивает бумагу - обрывок газеты, - достает оттуда свой же, кажется, бутерброд (на ржаной краюхе жирная американская тушенка и ломтик голландского сыра) и неторопливо, но с аппетитом жует...
Незнакомец в странной фуражке снова тянется к лампе, прикручивает фитиль.
– Перекусишь и, если хочешь, можешь поспать, - бросает он и точно так же, как и появился, исчезает.
Покончив с бутербродом, Левко вытирает клочком газеты замасленные пальцы и, смяв сложенную вчетверо бумажку в кулаке, долго-долго сидит, опершись о холодную стену, присматриваясь и прислушиваясь. Есть ли здесь еще кто-нибудь, кроме него? Сидит и ждет так долго, что тот, кто мог бы здесь таиться, уже не выдержал бы и должен был выдать себя если не словом, то хотя бы каким-нибудь движением или дыханием. Но, кажется, сейчас в погребе и в самом деле никого нет.
Левко поднимается с земли. Переступает с ноги на ногу, размахивает руками, выгибает спину, разминает онемевшее тело. Потом осторожно, неторопливо, почти ощупью обходит свою неожиданную тюрьму по кругу. Обшивка истлела и в некоторых местах даже проваливается от прикосновения пальцев. Ниша, размеры ее трудно установить, плотно забита мешками и ящиками. Какие-то, вероятно, продукты... Если бы в этих ящиках было оружие, тогда ему не развязали бы рук или, по крайней мере, не оставили бы одного. Земляные ступеньки круто поднимаются вверх, и конца им не видно...
Левко становится на нижнюю. На ту самую, на которой недавно стоял незнакомец. Точно так же тянется рукой к лампе. Однако выкручивать фитиль не решается.
Просто подносит часы к слабому желтоватому огоньку.
Без пяти двенадцать... Гм... двенадцать... А может, двадцать четыре? Следующего пли, кто его знает, какого дня... или ночи?
...Лоскут газеты... Пол-листа. Низ. Вся верхняя часть с заголовком оторвана. Газета немецкая. И, судя по какому-то случайному подзаголовку (больше ничего старшина при таком свете прочесть не может), довольно устаревшая: "Эластичное и плановое сокращение фронта на Северном Кавказе... Героические немецкие орлы под Новороссийском..." Следовательно, отзвук Сталинградского котла. На другой стороне - фюрер с оторванной головой.
Один лишь мундир и рука с зажатой перчаткой и свастикой на рукаве...
"Провидение господнее всегда с немецким народом!
Наше время - впереди. Тотальная война и тотальная мобилизация..." Да... Немцы или гитлеровские холуи - пускай даже эта газета и старая - подобным образом обращаться с изображением "обожаемого фюрера", вероятно, побоялись бы. А впрочем... Эта далекая глушь...
И третий год войны как-никак...
Левко еще и еще раз обходит вдоль стены погреб - всего какой-то десяток коротеньких шагов. Потом располагается на старом месте. Сидит, полудремлет, прислушивается... В погребе тихо, нигде, кажется, никого. За ним не следят, не прислушиваются. Но береженого и бог бережет. Левко словно бы невзначай, спросонок кладет руку за борт стеганки, еле заметно шевелит пальцами. Боковой большой карман между подкладкой и верхом расстегнут и совсем пуст. Да... Но в том же кармане под самым бортом куртки пришит еще один маленький тайный карманчик. И в нем прощупывается сложенная вчетверо бумажечка. Удостоверение на имя шахтинского полицая Бабченко, который по приказу местных гитлеровских властей передвигается на запад, в Винницкую область... Никем, оказывается, не обнаруженная, не замеченная, лежит себе эта бумажечка спокойненько на месте! Так! Что же дальше? Наверное, лучше всего уничтожить, пока есть время и условия. Но ведь стопроцентной уверенности нет!
Уничтожить? Или оставить? Нет, уничтожить он всегда успеет... Лучше с этим подождать...
Его будит свет. Лампа поднесена к самому лицу. Левко оторопело хлопает глазами, прищуривается и отворачивается.
– ...Такой еще, оказывается, молодой, - спокойно констатирует где-то рядом хриплый, глуховатый басок, - и уже такой стервец.
Левко молчит.
– Ну, так как? Может, уже поговорим? А?
Левко по-прежнему молчит. Потом, будто не услышав вопроса, переспрашивает сам:
– Кто вы такие?
– А ты не догадываешься?
– Нет.
– Ну, тогда пускай тебя разбирает любопытство... Ты откуда же знаешь немецкий язык?
– А вам откуда известно, что я знаю немецкий язык?
– удивляется Левко. "Во сне что-то, наверное, сболтнул?"
– Мы, голубь сизокрылый, все знаем.
– Тогда должны знать и то, откуда я знаю...
– А нам вот хочется, чтобы ты еще и сам рассказал.
– Ну, в школе учил, в институте. Студент я...
– Оно и видно... А эта школа или институт в Берлине, Мюнхене или Вене?
– В Харькове!
– сердито бросает Левко, говоря на этот раз чистую правду.
– Так я тебе и поверил, - гудит басок, кажется, совсем добродушно.
– А он, может, из тех самых, из хвостдойчей, - подбрасывает сбоку щуплый молодым голоском, - как Генрих или Дуська.
"Вот тебе новая морока, - сокрушается Левко.
– Дался им мой немецкий язык! Можно было бы, конечно, возражать... Но если они и в самом деле что-нибудь знают, что-нибудь подслушали? Тогда можно по-настоящему запутаться. Пускай уж лучше так. И все же кто они? Почему не говорят это прямо? И о парашютистах ни слова. Неужели еще ничего не слышали или хотя бы по моему снаряжению не догадываются? Какая-то хитрая игра. Фашистская разведка? Ей пальца в рот не клади... Ну, а если наши... Должны же они быть бдительными и оберегать себя от гестаповских шпионов? И о десанте их никто не предупреждал. Слепой ведь прыжок!.."