Белое пятно
Шрифт:
– ...Так вот что, голубь сизокрылый, ждать тебе уже недолго. А перед смертью покаяться следует. Давай не стесняйся... Кто тебя сюда послал? Что ты тут у нас потерял? И чего искал? Кого еще знаешь из таких вот "искателей", как ты? Кто предупредил гестаповцев о Балабановке? Кго выдал скальновчан? Не знаешь? Рассказывай лучше правду. Легче на душе будет., когда предстанешь пред ясными очами немецкого господа бога...
Ну так как?
– Кто вы такие?
– Ага... Значит, не желаешь! Ну что ж! Времени у тебя еще немножко есть.
И снова исчезают.
Кто они? Почему так мягко допрашивают? Они (и за это - девять из десяти) партизаны. Но все тут какое-то странное. И они тоже странные. На военных не похожи, скорее на ночных сторожей в колхозе, что ли? И почему они все предупреждают, угрожают, что нет времени, а сами тянут? "Исповедуйся", - говорят, ла! Может, они кого-то или чего-то ждут? Но кого и чего? Какие "грехи"
имеют в виду?
Грехов у Левка на душе немного. Точнее, один, двухгодичной давности. Соврал в военкомате... Отец у Левка-учитель, физик. Мать - врач. А он у них единственный. Что ни говори, а воспитывали они его. Научили читать, когда ребенку еще и пяти лет не исполнилось.
Тогда же начали учить немецкому языку. В школу отдали в шесть лет. В институт приняли его как отличника, когда ему шестнадцать стукнуло, а первый курс закончил - не было еще и семнадцати. Без нескольких недель.
Тут - война! Нюся, секретарь из деканата, которой он поплакался, что забыл паспорт дома, механически отстучала справку. "Студент второго курса, год рождения такой-то, для предъявления в военкомат"...
То, что он прибавил себе целый год, в военкомате не заметили, послали в запасной учебно-резервный батальон... Ну, за эти два года отслужил он и отвоевал этот свой грех добросовестно, ничего не скажешь... А теперь вот, выходит, еще один грех. Возможный грех. В зависимости от того, как дальше пойдут дела. Все же, что ни говори, а лежит в потайном кармашке еще один, теперь уже по-настоящему поддельный документ. И нужно же, чтобы так случилось! И как все это кончится?
– ...Ничего он тебе не скажет!
Левко очнулся и насторожился. Голос резкий, властный. Такого тут он еще не слыхал. Прозвучал словно бы над самым ухом. Что это?.. Галлюцинация?
– ...У него, понимаешь, нет выбора. А посулам твоим он не поверит. Дураков на такое не посылают.
Что-то прогудел уже знакомый хрипловатый басок.
Откуда доносятся эти голоса?
– ...Допрашивать по-ихнему мы не умеем и, вероятно, не научимся... снова звучит тот, властно-резкий голос.
– А тебя сюда послали не к теще на блины. Сам знаешь, чем рискуешь.
– Так я же разве что?
– оправдывался басок.
– Я тебя ожидал. Отсюда все равно никто никуда не выйдет.
Могила.
– Ждал и дождался. А сейчас пора кончать... Дальше рисковать мы не можем.
"Могила"... "Пора кончать"... Слова, от которых мороз подирает по коже. "Партизаны, ясно же, партизаны!
– лихорадочно пробует убеждать
– Но как с ними объясниться?"
– А Галина сказала - доложить Викентию и чтоб без него не решать, говорит щуплый.
– Ну да! Близкий путь! Кругом облавы, а мы тут у моря ждем погоды! Пора!
Как в кошмарном сне, от стены опять отделяется темная тень. Приближается, становится человеческой фигурой. Среднего роста, в чем-то вроде военного. Крепко сбитая, энергичная, подвижная. Даже тогда, когда стоит спокойно, Левку кажется все же, что она двигается. Двигается непрерывно, куда-то торопится. Левко про себя, бессознательно так и называет эту фигуру:
Подвижный...
– ...Ты уж надумался и, конечно, будешь говорить!
– скорее утверждает, чем спрашивает Подвижный, будто команду подает.
– Я не знаю, что и, главное, кому должен рассказывать.
– Запомни. Нам не до шуток. Нет времени для них.
Будешь молчать - расстреляем.
– А если не буду молчать, тогда что? Все равно я должен знать, с кем свел меня случай. Иначе...
– Предположим, ты попал, куда хотел, нашел, чего искал, - резко, иронично бросает Подвижный.
– Предположим, мы партизаны... Ну и что?
– Тогда естественно, - отваживается Левко, - естественно будет предположить, что я советский парашютист.
– Гм... А ты, вижу, любишь пошутить. Гляди, чтобы плакать не пришлось.
– Нет, почему же! А если я серьезно?
– Ну, ежели ты серьезно, то и мы серьезно.
– В голосе Подвижного слышится явная ирония.
– Нам скрывать нечего. Хозяева положения тут, как видишь, мы.
Да, мы советские партизаны.
– Пархоменковцы!
– не удержавшись, радостно восклицает Левко.
– Гм... Так тебя, оказывается, послали разыскивать их?
– Да. Именно их. Я в самом деле советский парашютист.
– Ну, вот! Я так и думал. Так и знал!
– почти победоносно, насмешливо тянет Подвижный.
– Как же иначе! Теперь тут таких "парашютистов" из гестапо знаешь сколько за дураками охотится? Только дураки, дорогой мой, теперь уже все перевелись.
– Так вы не верите?!
ц- Допустим, не верю. Как ты нам докажешь? Попытайся, докажи, а мы послушаем. Например, вот: объясни, как же это ты так обмишулился, попав не к пархоменковцам, а к нам?
– Как это не к пархоменковцам?
– А так... Где Крым, а где Рим!
– Не понимаю.
– Допустим... Тогда рассказывай подробно, как и что. Где приземлился, куда шел, что видел и... чего искал.
– Приземлился в селе Солдатском... Определился по азимуту, ну и... вышел на Каменский лес, к Сорочьему озеру...
– Гм... И долго же ты шел?
– По времени? Или по расстоянию?
– Все равно.
– Ну, пожалуй,, километров тридцать - тридцать пять...
– Гм... Подожди. Что-то я не пойму. Нескладно врешь... Можешь мне хоть что-нибудь рассказать про Солдатское?