Белое пятно
Шрифт:
"Пан Митрофан" придирчиво острым взглядом ощупал обоих с ног до головы.
– Кто такие будете?
– Ну, говорят же вам, - прикидываясь обиженным, пожал плечом Павло. И сплюнул сквозь редкие зубы.
– Как оказались здесь? Почему от своих отстали?
– Перемешались еще там, в Длинном яру, - бросил кто-то из полицаев между прочим, хотя его никто об этом не спрашивал. А Павло сразу же воспользовался репликой, ухватился за спасительную ниточку:
– А нам - "свои", не "свои" - не все равно? Кроме Дуськи, считай,
– Это как же, позвольте?
– совсем уже насторожился, нахмурив мохнатые брови, "пан Митрофан".
– А так... Вакуированные мы... Новенькие, - прикинулся ласковым и глуповатым ягненком Павло.
– Документы! Живо!
– гаркнул Митрофан.
Бумажки-удостоверения на имя эвакуированных макеевских полицаев Петра Гаркуши и Павла Галки перечитал внимательно, слово за словом, даже от старательности губами беззвучно шевеля. Прочел, повертел, заглянул, что там на обороте. Потом посмотрел на свет и, не обнаружив ничего подозрительного, бросил уже спокойнее, даже безразлично:
– Ну, хар-рашо! Встретимся с паном Фойгелем, разберемся.
И вместо того, чтобы возвратить, старательно свернул документы и спрятал в нагрудном кармане.
"Вот тебе и поиграли!" - думал Петро, понуро глядя вслед Митрофану, который уже шел куда-то дальше вдоль рва.
– Да, - обозначив в грустной улыбке редкие зубы, бросил Павло.
– Да... Не было, не было, да и выскочило!..
Друзья снова неторопливо уселись на траву, спустив ноги в ров. Не глядя друг на друга, будто по команде, начали сворачивать цигарки.
– Полицай Грушка, полицай Грушка!
– раздалось через минуту с левой стороны, покатившись вдоль лесного рва.
– Полицай Грушка, на левый фланг!
Грушка сплюнул, ругнулся и, набросив ремень винтовки на плечо, помчался вдоль рва в ту сторону, куда несколькими минутами раньше ушел Митрофан...
Возвратился он очень скоро, насупившийся, со строгим, что называется, официальным выражением на тараканьей физиономии. Не сказав никому ни слова, сел возле хлопцев, исподлобья взглянул на одного, на другого и грозно повел усами.
А снизу по меже поднимался толстый, разомлевший на солнце немец в коричневом мундире с большой черной кобурой на животе. Левой рукой с зажатой в ней пилоткой вытирал потный лоб и лысину, а правой слегка ударял полицаев по спинам свежесрезанной палкой.
– Steht auf! Steht auf! Vorwarts!
– приказывал незлобиво, словно бы даже шутя.
– Vorwarts, meine Kinder, [Поднимайся! Поднимайся! Вперед! Вперед, дети мои! (нем.)] туда-растуда фаш матка!
В тот день, принимая участие в облаве на самих себя, Петро и Павло топтали стерню, прочесывали просо и шелестели в кукурузе еще около двух часов.
Солнце, скатываясь к горизонту, становилось все ласковее. Опускался золотой вечер над тихими полями.
И такими чужими, лишними казались здесь, на этом ласковом степном просторе, эти одетые кто во что горазд, вооруженные люди, с их хриплыми, пропитыми и прокуренными голосами, грязной
Хлопцы устали и проголодались. С каждой минутой все грустнее и неприятнее становилось у них на душе.
Грушка, с застывшей, сосредоточенной и недоверчиво замкнутой рожей, не отставал теперь от них ни на шаг.
Все время неподалеку вертелось еще несколько полицаев. Видно было, что это неспроста... Одним словом, приближалось что-то недоброе, явно угрожающее. А как хорошо все начиналось! Вроде бы очень удачно выпутались. Каменский лес - вот он, рукой подать! Думалось, скоро встретятся со своими, а там и с партизанами, немедленно свяжутся со штабом. И даже тогда, когда вместо своих столкнулись с полицаями, все еще казалось таким нестрашным, даже чуточку смешным. А теперь вот, видать, доигрались. Сами себя загнали в западню и попали в плен к полицаям. Документы у них отобраны, и сами они фактически взяты под стражу. Убежать, отстать - ни малейших шансов. И неизвестно, чем все это закончится.
А тут еще эти Новые Байраки, Скальное, Терногородка! Совсем не должно быть всего этого в районе Каменского леса! Куда это их занесло? Неужели они приземлились не там, где нужно? Куда исчезли капитан Сапожников, Настя, все остальные?
Было уже совсем темно, когда они остановились в каком-то селе. Там уже было полно полицаев. Хорошо еще, что это были, как выяснилось, не скальновские, а терногородские и еще какие-то головорезы, которые называли себя "русской добровольческой армией". Именно у командира этого сброда, оказывается, были и две овчарки-ищейки...
Село растянулось длинными улицами вдоль бесконечной балки. В центре села на большом выгоне, давно заросшем молочаем, полынью и чертополохом, дымилась солдатская походная кухня. Полицаев покормили какой-то похлебкой и, выставив усиленную охрану, уложили спать вповалку на том же выгоне под ясной луной.
Хлопцам было не до сна. Они лежали плечом к плечу, думали, но переброситься между собой даже словцом не имели ни малейшей возможности Грушка лежал рядом. Теперь они уже не сомневались, что он к ним специально приставлен. На протяжении всей ночи он так, кажется, и не уснул. Стоило лишь кому-нибудь из хлопцев шевельнуться, как он сразу же, вздыхая, отрывал от земли голову. А когда Павлу понадобилось отойти по нужде, побрел за ним и Грушка. Одним словом, все складывалось не очень весело.
Светила, будто ради великого праздника, ясная луна.
И это было так некстати, когда все вокруг забито полицаями и всякой швалью, собранной сюда чуть ли не со всей области. Но и то правда, бежать было некуда и не к кому.
На следующий день толклись в этом селе чуть ли не до одиннадцати часов утра. Все ждали какого-то приказа, никак не могли согласовать, как действовать дальше и кому кого слушать.
Наконец, уже с наступлением жары, тронулись. Новобайрацкие, как и вчера, отдельно, своим собственным маршрутом, а терногородские с "добровольцами" вместе.