Белое пятно
Шрифт:
– Да нет!
– уже окончательно придя в себя, пожимает плечами Петро. Стрелять мы покамест не будем...
Стрелять в самом крайнем случае...
– Как это - не будем?
– удивляется и настораживается Павло.
– А так... Сначала давай малость поиграем с ними в жмурки. У них там теперь, знаешь, всякой твари по паре. Разного сброда отовсюду. Видишь, сколько? Из нескольких районов, вероятно, согнали, да еще и из наших краев, из-за Днепра, беглых подобрали. Недаром же нам давали эти справки. Можно так незаметно втереться к ним, что будь
Цепь, растянувшись широким фронтом, уже сотнями ног топчет просо. Она приближается, фигуры людей увеличиваются на глазах, постепенно, неумолимо. Павло, прищурившись, различает уже лица, винтовки за спиной. Какая-то веселая злость стискивает ему горло и холодит грудь.
– Играть так играть, - цедит он сквозь зубы, соглашаясь с предложением товарища. И со страшной ясностью понимает, что ничего другого не придумаешь. Что надежды на спасение нет почти никакой, но... пострелять и умереть они еще успеют, а тем временем... рискнем!
Авось и пронесет!
А Петро тем временем как бы размышлял вслух:
– Так... Значит, с мешками придется распрощаться.
Можем затолкать их в это вот дупло... Никто не найдет...
Вишь, как хорошо! А сверху еще и листиками посыплем.
Будем надеяться, что собак у них тут не густо и что не к каждому дубу, да еще и на опушке, они будут этих собак пускать. Теперь каинову печать на левую... нет, кажется, надо на правую руку.
– Он вытаскивает широкую белую повязку с надписью "Schutzmann", уже порядком заношенную и грязную. Смотри!.. Еще и как лихо выходит. Ну, "лимонку" прямо в карман, автоматы в руки и... отойдем чуточку дальше, за те вон кустики... Вот так.
Встанем за этими кустами и подождем... Они-то ведь не из железа. Тоже смерти боятся. Да еще и как боятся.
Ого! Обязательно будут в лесу жаться друг к другу.
А мы затеряемся среди них и - вперед, в облаву. Будем искать, проследовать самих себя... Прочешем лесок до самой низины, а когда на пригорок начнут подниматься, малость "устанем". Незаметно оторвемся от общей колонны, отстанем и... приляжем. Они пойдут себе дальше, а мы останемся. Если, конечно, какая собака, четвероногая или двуногая, шуму не поднимет. Ну, да все равно...
выбирать не из чего...
Они отходят в глубь вырубки. Над почерневшими дубовыми пеньками, утонувшими в высоком папоротнике, густое переплетение пышных кленов, ясеней, грабов, орешника. Высоко поднимают белые зонты кусты болиголова, валерианы и деревея.
Останавливаются за кустом терна. Собственно, не за кустом, а в зарослях переплетенных между собою многолетних корневищ. Петро притаился между кустом терна и буйными побегами молодого вяза, Павло - в пяти шагах, скрывшись за кустом заплетенного ежевикой шиповника. Совсем, выходит, неплохая позиция. С поля, с опушки их не видно, прямо через кусты терна не продерешься. Хочешь не хочешь, обходи с боков... И где только Петро научился? Вроде
Напряженно, затаив дыхание, хлопцы ждут... В лесочке, среди деревьев и кустарников, пронизанных золотистыми лучами предвечернего солнца, все еще стоит глубокая тишина... Глубокая и жуткая.
Петро выжидает - напряженный, подтянутый, готовый к любой неожиданности: побежать, упасть на землю, нажать на спуск автомата или швырнуть гранату. Он весь - внимание, весь - слух и зрение. Глаза широко открыты, ноги как пружины, одна рука сжимает гранату, другая - автомат... Как это начнется? И чем закончится? С чего придется начинать - с автомата или с гранаты?..
Ожидание долгое, напряжение невыносимое. Время тянется очень медленно, минуты кажутся часами.
А потом все закружилось вихрем, так что разведчик не успевает фиксировать в памяти свои и чужие действия.
Все происходит как бы само по себе. А он - Петро - просто стоит и слушает, наблюдает все это со стороны...
Разом возникает, надвигаясь, монотонный однообразный гул. Будто дружный дождь по соломенной крыше, топот ног... И, прорываясь сквозь этот топот, где-то совсем близко хриплый, скрипучий голос:
– Дистанцию!.. Мать вашу так... Не разрывайся!
В отару не сбиваться, болваны!.. Дистанцию!..
Рядом, всего в трех шагах, качнулась и отошла в сторону ветка бузины. И, будто из воздуха появившись, высунулась чья-то харя... В почти такой же, как и у Петра, пилотке, только надетой почему-то поперек, под круглым носом тараканьи рыжие усы, круглый разинутый рот и
такие же округленные, испуганно-застывшие глаза. На какой-то бесконечно длинный миг эта физиономия упирается невидящим взглядом в лицо Петра, будто ожидая чего-то необычного - взрыва, выстрела, и потом вдруг облегченно вздыхает:
– Фу!.. Ну, что там?..
– А что?
– внешне спокойно, но каким-то деревянным голосом переспрашивает в свою очередь Петро.
– Что ты там видишь?
– Тебя вижу.
– Э!.. Слушай, давай лучше вместе... Ближе друг к другу. Не так страшно.
– Давай!
– охотно соглашается Петро, сбрасывая внезапное оцепенение. Эй, Павло, давай-ка ближе!
Рыжий полицай с тараканьими усами, пожилой уже мужчина, медведем проломившись сквозь кусты, подходит к хлопцам.
– Тю!..
– восклицает не то с досадой, не то с удивлением.
– А я думал...
– Индюк думал и сдох, - почти механически парирует Петро.
Где-то позади, удаляясь, вероятно двигаясь вдоль цепи, сыплет матом обладатель скрипучего голоса:
– В отару, в отару не сбивайтесь, как овцы... так вас растак!..
Рядом с хлопцами и рыжим уже ломятся через кусты еще четверо или пятеро. В синем мундире, в изодранном немецком кителе, в черном пиджачке с белой повязкой на рукаве, а один в зеленой, такой, как и у парашютистов, стеганке.
– А я думал, Петро, - совсем уже осмелев среди людей, заканчивает усатый.