Белое солнце пустыни. Полная версия
Шрифт:
– Давненько я тебя не видел, Абдулла, – сказал он, подойдя к своему старому «приятелю».
– Давно, – согласился Абдулла.
– Все кочуешь?.. Стреляешь?
– Старый стал, – улыбнулся Абдулла. – Ленивый. А помнишь, какой был?
– Были времена, – согласился Верещагин. – А что это люди твои, никак запалить хотят?
– Да вот, забрался один приятель – не выходит.
Тут только Верещагин понял, что задумал Абдулла.
– Федор! – позвал он, приблизившись к баку. – Федор, Петруха с тобой?
– Убили Петруху, Павел Артемьевич, – ответил из бака Сухов. – Зарезал Абдулла…
Верещагин почувствовал, как мягко и сильно сдавило сердце. Он непроизвольно закрыл глаза и увидел лицо Петрухи, живое, с порозовевшими от выпитого спирта щеками, с каплями пота на лбу, с беспомощным по-детски выражением глаз…
Тогда еще, в доме, сладостью и болью резанула Верещагина мысль, что перед ним его Ванечка, только подросший за эти годы. И услышав «убили Петруху», он ощутил те же боль и отчаянье, как при смерти Вани.
«Не защитил! Не уберег!» – подумал он и, наливаясь страшной, сокрушающей силой, начал поворачиваться к Абдулле.
– Паша! – услышал он громкий голос жены и пришел в себя.
Что ж… перед ним стоял Абдулла. Его Ваня давно похоронен, а убит милый, но чужой и малознакомый ему, в сущности, красноармеец. Верещагин повернулся и пошел на голос Настасьи.
– Иди, иди, – сказал вслед ему Абдулла. – Хороший дом, хорошая жена… Что еще надо человеку, чтобы встретить старость?..
Трое нукеров бежали к облитому нефтью баку с горящими факелами в руках.
Абдулла нетерпеливо раскурил очередную сигару, проводил взглядом удаляющихся к своему дому Настасью и ее супруга. Она шагала позади него и была сейчас похожа на деревенскую хозяйку, загонявшую во двор своего отбившегося от табуна и заплутавшего в степи старого коня: так устало и безвольно брел впереди Верещагин, с опущенными плечами, со склоненной, мотающейся головой…
Абдулла иронично усмехнулся и подумал: кто бы сейчас, глядя на этого потучневшего от пьянства отставного таможенника, мог сказать, что перед ним тот самый легендарный Верещагин – Георгиевский кавалер, гроза и ужас контрабандистов?
По пустыне медленно ехал Саид. Осунувшееся лицо его было мрачным. Словно что-то почувствовав, он оглянулся и увидел черный столб дыма, вознесшийся вдали над барханами. Постояв немного, он повернул коня и галопом помчался обратно к Педженту.
Верещагин в глубокой задумчивости сидел на скамье у себя во дворе. Жена его Настасья, как всегда, хлопотала по хозяйству, носясь туда-сюда то с лукошком, то с противнем, лезла в подпол, вылезала обратно с банками, с кастрюлями, опять убегала куда-то. Она не переставая говорила и говорила, довольная тем, что увела мужа от беды:
– Засиделись мы… Первым же баркасом в Астрахань пойдем. Могилку Ванечке поправить надо, позаросла, поди, совсем… Ну, кто за ней смотрит?.. А в церкви, почитай, второй год как не были… Трех ведь… А рубаху наденешь с вышивкой… – Настасья вошла в дом, продолжая тараторить оттуда.
Верещагин вскинул голову и поднялся.
– … Я как тебя в этой рубахе увижу, сразу все в памяти встанет: и как в Царицыне ты к нам в госпиталь поступил, весь в осколках… И как с германской вернулся… – доносился из комнаты ее голос.
Верещагин неслышно поднялся на крыльцо, повернул ключ в замке, спрятал его под половик и так же неслышно спустился.
– Паш, а ты пароход «Князь Таврический» помнишь?.. Ой, а в Казани, на ярмарке-то, как ты этого штабс-капитана… – продолжала говорить за закрытой дверью Настасья.
Вокруг бака бушевало пламя, огненные языки облизывали клепаное железо.
Сухов и женщины изнемогали от жары – все плыло у них перед глазами. Задыхаясь, они сгрудились в центре бака, стенки которого почти раскалились.
– Абдулла! – из последних сил закричал Сухов. – У тебя ласковые жены! Мне хорошо с ними!
– Я дарю их тебе, – ответил Абдулла. – Сейчас я добавлю им огня, и тебе будет совсем хорошо…
Абдулла дал знак еще подлить нефти в канаву вокруг бака.
Женщины внутри бака теряли сознание, Сухов держался из последних сил.
…Он вспомнил, как в германскую немцы начали газовую атаку со стороны леса – белые языки газа потянулись в сторону русских позиций. Пришлось надеть противогазы, но дышать в них с каждой минутой становилось все труднее. Хотелось сорвать резиновую маску и глотнуть чистого воздуха. Многие так и делали, и оставались на месте, кашляя и конвульсивно дергаясь, пока не теряли сознание.
Опалового цвета газ тяжело стлался по земле, стекая в окопы, траншеи, и тогда Сухова осенило, что на возвышении газа не должно быть, ибо он тяжелее воздуха.
Так как никакого взгорка поблизости не оказалось, Сухов вскарабкался на дерево и там, на вершине, сорвал с себя противогаз…
Ситуация в баке была похожей – надо было срочно выбираться наверх, на воздух.
Абдулла, покуривая, ждал, что доведенный жарой до отчаяния Сухов вот-вот запросит пощады… Он даже отошел немного назад, к другому баку, чтобы лучше видеть, как полезут из люка наружу его несчастные жены и этот русский.
И тут сквозь гудение и треск огня до него донесся со стороны моря голос. То был знакомый ему голос Верещагина.
– Слышь, Абдулла!.. Не много ли товару взял? И все, поди, без пошлины?
Обернувшись, Абдулла увидел на баркасе, среди тюков, могучую, облепленную мокрой рубахой фигуру Верещагина, который стоял у рубки, держась за канат.
– Так нет же никого в таможне. Кому платить неизвестно! Хочешь, мы заплатим золотом? – улыбаясь, крикнул в ответ Абдулла, одновременно посетовав на своих нукеров, которые не оставили охрану на баркасе.