Белоэмигранты на военной службе в Китае
Шрифт:
16–18 августа, станция Эхо. Дежурил и 17-го в свободный день был с Курочкиным на охоте. «Во время дежурства происшествий не было», как рапортовали в старое доброе время. Во время охоты убили восемь фазанов, еще три подранка ушли. У Курочкина такой пес, что только унюхает фазанов – хвост трубой и удует так, что его и не видно. После первой порки на некоторое время он усмиряется, а потом – снова за старое. Конечно, фазанов здесь так много, что плохая или хорошая собака – особой роли не играет, но зато из-за этого часто пропадают подранки. Это паршивое животное вместо того, чтобы искать, где-нибудь носится за три версты от хозяина. Курочкин – просто потеха: кричит, изводится. Они оба с псом стараются друг друга взять обманом. Курочкин пытается
20 августа, Эхо. Настало самое хорошее время в Маньчжурии: погода – просто, как говорится, «крымская». Как красив Муданьцзян! Кажется, в переводе это название означает «река больших лотосов» или что-то вроде того. Только в Эхо, да и дальше никаких лотосов никогда не видел, хотя говорят, что где-то раньше они тут росли. Отсюда и название, данное китайцами. Здесь необыкновенно высокий скалистый берег, на котором расположились казармы, квартиры и флигеля, манеж, склады, пакгаузы и конюшни. Тут в мирное время стояло много русских войск, т. к. Эхо – станция стратегического значения, отсюда – выход в долину Муданьцзяна, к Нингуте и дороге на Гирин. Здесь стояли два Заамурских полка, один кавалерийский полк, дивизион артиллерии, а летом был лагерь всего Заамурского округа. Поэтому тут так много флигелей – все офицерские квартиры, большое офицерское собрание, дом начальника гарнизона и всяческие постройки. На выступающем куске скалы над самой рекой, на высоте десятка сажен, откуда Муданьцзян предстает в виде блестящей извивающейся серебряной ленты, стоит беседка. Она цела и сейчас. Раньше, как говорят, березовых перилец у нее не было, и сейчас они скорее для вида. Тут покуривали заамурцы и садились на самом краю – кто кого «переест».
Теперь Остроумов, чтобы спасти хотя бы часть строений от китайской солдатчины, организует тут курорт, заведовать которым поручено начальнику здешнего опытного поля, агроному В-ву. Все это, конечно, форменная ерунда и ничего из этого не выйдет – так, только шутки напоказ, вот и все.
25 августа, станция Эхо. В общем, тут тоскливо – интересов никаких нет, книг читать – тоже, хотя вагон-библиотека ходит довольно исправно. Живем все больше сплетнями, разговорами друг про друга да тем, что у кого делается. Но зато есть хорошая охота и природа с чудесной рекой…
Вчера видал двух козлов, по которым стрелял, но неудачно.
1 сентября, станция Эхо. Уволили. По всей линии сократили нескольких русских полицейских, и в их число попал я. Ничего не поделаешь. Чтобы особенно огорчиться – не могу сказать. Человек я одинокий, терять мне нечего. Пока буду жить в пустой сторожке на опытной пасеке, в двух верстах отсюда, мне уже разрешили. Буду охотиться. Сейчас как раз самая хорошая для этого пора, а потом поеду в Харбин и наймусь к Чжан Цзучану. У меня за Германскую войну – Георгиевский крест, и разве здесь мне не дадут роту?
5 сентября, Эхо. Живу как поручик Томас Глан Кнута Гамсуна, в полном одиночестве: пчелы, черная дворняга Шарик и я. На полянке, залитой солнцем, среди густой зелени деревьев, стоят 32 улья. Пчеловод живет дальше, в полуверсты отсюда, в казармах, где теперь помещается детская колония. Сюда приезжают дети железнодорожников, которым нужно лечение воздухом и жизнь на природе. Как и полагается, пчеловод – седой, с большой бородой. Он живет в Маньчжурии 30 лет. Отбывал повинность в одном из Заамурских полков и остался здесь. Жена у него умерла, детей не было, так и живет бобылем. Заодно он исполняет обязанности сторожа бараков, где летом живут дети. Сейчас они пустуют, все уже уехали.
10 сентября, Эхо. Охочусь каждый день. Сам себе жарю и варю фазанов. Какой хороший из них получается суп! Хватает на два дня. Наварил – обед готов к 12, и как раз подходит дед. Вот мы с ним и чисраним. Он приносит китайский разбавленный спирт. Если привыкнуть – ничего идет. Остальных фазанов продаю в вагон-ресторан. Если считать расходы на дробь, порох и прочее, то чистыми в день зарабатываю доллар, а то и полтора. Хорошо бы убить козу.
12–14 сентября, станция Эхо. Говорят, что стоит только захотеть, как все будет! Убил козла, да какого! Вероятно, три с лишним пуда! Вчера же вечером продал его местному китайскому полковнику за восемь долларов, как говорится, без всяких забот и хлопот. Правда, походить пришлось изрядно, лезть по сопкам, зашел Бог знает куда. Нехорошо только – одышка. Значит, дошел. Но в конце концов, ведь ждать-то нечего. Кому я нужен, так-то уж говоря, да и чего особо хотеть жить?
20 сентября, станция Эхо. Заходил к Елене Константиновне Б. О-ской. Она была в Харбине. Говорит, что на дороге обязательно будут большевики и что будто бы Чжан Цзолин уже подписал об этом договор с ними. Интересно знать, как это все будет. Она сама очень беспокоится, ведь у нее на руках сын и мать. Беда! Просто кажется, ей никогда не будет конца. Все, думалось, переживем, а там как-нибудь будет лучше, а вот все наоборот – все хуже и хуже.
24 сентября, станция Эхо. Заходил Т-ев. Охотились, пили водку. Разговаривали про Б. О-скую. Он, кажется, безнадежно влюблен.
2 октября, станция Эхо. Как меняется публика! Говорят, у многих заготовлены «на всякий случай» советские паспорта. Некоторые уже явно начали отмежевываться от белых и их сторониться! Эх, какая же вы сволочь! Поеду в армию, не могу всего этого видеть – тошно как-то.
10 октября, станция Эхо. Конец охоте. Думаю на днях ехать в Харбин и там записаться у Шильникова в армию Чжан Цзучана.
Большевики 3 октября заняли дорогу. Остроумова, Гондатти и Михайлова арестовали и посадили в тюрьму. Остальных пока не трогают, но нечего этого дожидаться.
12 октября. Расстался с Эхо. Здорово выпили на прощание. Сегодня был у генерала Шильникова и получил от него удостоверение и рубль суточных на проезд до Мукдена. Завтра мы отправляемся целой группой. Там нас должен встретить «комендант» – какой-то китайский офицер из армии Чжан Цзучана и отправить дальше.
13–15 октября, Мукден. Я оказался за старшего. Поэтому Шильников дал мне деньги на билеты и суточные деньги. В 11 вечера мы тронулись дальше на поезде. Кроме меня, в нашей группе есть один офицер, бывший летчик-наблюдатель в чине поручика. Все остальные – больше безработные, но народ, кажется, ничего.
Вчера доехали до столицы Чжан Цзолина. По КВЖД ехали в вагоне четвертого класса с группой из восьми человек. В Мукдене на вокзале нас встретил какой-то «ходька», который и оказался комендантом. Он, задрав свой халат, тронулся со всеми нами в китайский город, где устроил в местной гостинице на канах. Грязь там была такая, что просто невозможно описать. Мы с летчиком пошли в город на японскую концессию и там в русском кабаке хорошенько закусили, выпили графин водки и поехали на рикшах делать осмотр города и попали в корейский публичный дом. Этих заведений тут полно. Тянутся целые кварталы японских и корейских публичных домов. На последних имеются вывески с русскими надписями. Вероятно, это сохранилось с японской войны или когда мы тут были хозяевами. Тоже свидетельство силы нашей культуры. Надписи гласят: «Корейский публичный дом». Некоторые еще более откровенные, и слова публичный дом заменены просто одним…! Когда едешь по улочке с этими заведениями, все кореянки стоят на пороге своего жилища и заманивают путников. В общем, время провели здорово и только под утро явились в свою гостиницу. Выезжаем сегодня с дневным поездом по Пекинско-Тянцзинской железной дороге.