Белоэмигранты на военной службе в Китае
Шрифт:
20 мая, Цинан. Был смотр, на котором присутствовал Дубань. Он – высокий, огромного роста китаец, с гладким калмыцким лицом. Наш Нечаев со своими слегка искривленными кавалерийскими ногами перед ним – прямо карлик. За Чжан Цзучаном он едва поспевает. Он все спрашивали: как получаем довольствие, вовремя ли, платят ли жалование, есть ли табак и все такое прочее. Кажется, этот китаец заботится о нас больше, чем наш русский Меркулов.
1 июня 1925 г., Цинан. Жара – ужасная, ничего нельзя делать. Ночью из-за этого почти не спишь. Кроме того, не дают покоя москиты, от них нет спасения, не сомкнешь глаз, а если чем накроешься, то нельзя дышать. В такую жару все, что прикасается к телу, сейчас же вызывает испарину и на этом месте выступают мокрые пятна. Все ходят как сонные мухи.
25 июня, Цинан. Стоим на месте. Учимся, пьем водку и пиво. Наверху – грызня и интриги. Все переругались и ненавидят друг друга и со всеми сварами и спорами лезут к китайцу Дубаню. Вот наш русский характер!
Генерал Нечаев приказал сформировать из лучших людей свою ударную юнкерскую роту и назначил меня ею командовать.
28 июня, Цинан. Принялся за формирование юнкерской роты. Я подчиняюсь непосредственно генералу Нечаеву. Он сказал, что никакого отношения к Михайлову и школе Тарасова мы не имеем.
2 июля, Цинан. Моя рота, так сказать, будет образцовой. Людей я подобрал, обмундирование получил и назначил в нее четырех офицеров. Среди них есть нижние чины – георгиевские кавалеры периода Германской войны и с медалями за храбрость.
Все части сейчас стянуты в Цинан. Летом, во время полевых работ, когда китайцы убирают свои хлеба, воевать избегаем и мы, и противник – иначе и самим будет есть нечего. В Китае существуют свои законы гражданской войны. Во-первых, чаще всего воюют тогда, когда вырастает высокий гаолян, который может скрывать передвижение войск. Потом осенью, когда уже все убрано, у крестьян есть несколько скопленных серебряных долларов. Друг в друга китайцы больше стреляют для вида, потерь стараются наносить как можно меньше, и только в последнее время мы, русские, научили их другой войне – с одной стороны большевики, с другой – белые. Китайцы этим недовольны и говорят: «Так воевать – негодная, наша маломало стреляй, играй, играй, и довольно, а ваша шибко много стреляй, много убивай пулао, пухао, шибко пухао!»
10 июля, Цинан. Занятия, обед в собрании, после которого – часа два томительного сна из-за ужасной жары и потому еще, что большую часть ночи спишь очень скверно, из-за духоты и москитов. Что скверно, так даже под утро прохладнее не становится и духота почти не спадает, воздух все такой же неподвижный и тяжелый. Живем в китайских домах с бумажными потолками, с окнами в мелком переплете, заклеенными тонкой рисовой бумагой. Здесь нет никаких уборных ни в самих строениях, ни на дворе. Их заменяет любое место – на задворках или у забора. И оставленное не пропадает: с раннего утра бегают китайцы с корзинками, собирая туда отбросы и все остальное, все это прессуют, утрясают и, набрав целую корзину, садятся и начинают лепить из этой массы круглые плоские лепешки, которые затем уже бегут продавать. Они выкрикивают название своего драгоценного товара и быстро от него освобождаются – все это идет на удобрение и охотно раскупается.
15 июля, Цинанфу. Наступает период дождей. Раз пять в день принимается лить ливень. Окатит, словно из ведра. Грязь и слякоть в результате на улице, в воздухе – дым харчевок и душная мокрота. Потом, через час-другой – снова принимается ливень. Температура – точно в бане на полках, не находишь себе места. А наша солдатня – хоть бы что – весела, плевать ей на все климаты, вот народ, думаешь и диву даешься, до чего он вынослив, ко всему привыкает и везде как дома. Только томятся – стоять на одном месте тяжело, вот и выпить и поскандалить любят, подлецы.
20 июля, Цинанфу. При Меркулове имеется и свой «придворный» журналист – толстый, жирный, пудов на десять – Всеволод Иванов. Он постоянно на чьих-нибудь хлебах. Кормился у Семенова, потом у Меркуловых, потом у Глебова, теперь опять у Меркулова. Пишет в газеты он хорошо, но только уж больно продается на все стороны.
Здесь – невероятные интриги и грызня. Михайлов – видимо, человек тупой, мстительный и мелкий – терпеть не может Нечаева и все старается ему сделать в пику, нисколько не думая о пользе дела. Он завидует Нечаеву, что его все так любят, и офицеры, и нижние чины, да и сам Дубань очень дорожит им и уважает его за храбрость.
23 июля, Цинанфу. Вероятно, в августе выступим в поход. Хорошо было бы, пора уже, а то застоялись.
При нашем отряде в Цинанфу устраивается госпиталь, которым будет ведать доктор Парфенов, только что приехавший на службу в отряд из Харбина. Кажется, он специалист по женским болезням, но парень – славный, не дурак выпить и больше всего предпочитает коньяк. Я заходил сегодня вечером в штаб и встретил его там. Он, полковник Николаев, Танаев и я пошли в китайский ресторан, где ели китайский чифан, выпили какого-то коньяку, наверное поддельного, и затем пили пиво. Говорили о Харбине, о России, о том, когда кончится большевизм и удастся ли нам когда-нибудь еще увидеть Родину.
29 июля, Цинанфу. Нестерпимая духота, все время перепадают дожди, на улицах – слякоть, всюду грязь и сырость, белье и платье – все мокрое, чернила расползаются по бумаге.
Жалование выплачивают, но не всегда аккуратно. Говорят, что причиной тому то, что Меркулов часто наши деньги пускает в оборот. Передают и такой случай, будто Дубань хотел всем наградные за последние бои, а Меркулов будто бы сказал, что мы хороши и без них. Но самое плохое, что ни один служащий в группе никак не обеспечен на случай своего ранения или, еще хуже, тяжелого увечья – он ровно ничего не получит и его ждет голодная смерть. Конечно, все это можно было бы урегулировать, служба должна ведь быть по контракту, по которому человек должен быть застрахован и т. д., но при нашей разобщенности ничего все равно не добьешься, а мерзавец Меркулов думает только о своем кармане.
2 августа, Цинанфу. Перед 12 часами, когда я уже кончал ротное учение, пришел Костя Нечаев, посмотрел на него и потащил с ним обедать. Пьет Костя здорово. Жена его – настоящая кавалерийская дама – пьет, не отставая, а потом кроет Меркулова, Михайлова и других, так прямо трехэтажным матом. И друг с другом – тоже не стесняясь, так и режут. Она верхом проделала весь Сибирский поход, а потом в Харбине, когда Костя стал извозничать, чистила лошадей, запрягала и мыла экипаж.
3, 4 августа, Цинанфу. Всего теперь в Русской группе, если считать со всеми нестроевыми учреждениями и штабами, будет до четырех тысяч человек. Если была бы сплоченность да если бы не ругались и не интриговали между собой, могли бы держать в своих руках чуть не пол-Китая. Ведь куда мы только не ходили и где только не воевали, каких только городов не брали! И потом, Нечаев тоже напрасно нас ведет всегда впереди и китайцы на наших трупах делают свое дело и победы. Наша группа должна быть вроде как специальной части «особого назначения», только для того, чтобы служить примером для китайцев и посылать их в бой, а самим, оставаясь в тылу, подталкивать их, заставляя держаться. Вместо этого деремся мы, несем потери, наши люди погибают, ради кого и чего? Вот скоро мы выступим, сменим китайские части, стоящие на линии Таянфу, чтобы развивать дальнейшее наступление. Как только наступление – так пожалуйте, русские! Тут бы, конечно, дело Меркулову и Михайлову поставить все как следует, но первый думает лишь о наживе. Второй же – форменный лакей Меркулова, а сам Костя – отчаянная голова, не жалеющий ни себя, ни других. Ему что! Пойти бы в атаку! Винтовок нет – возьмите у противника. Его пулями осыпает, а он так и прет на пулеметы.