Шрифт:
Юрий Маслов
Белогвардейцы
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь на тех и за других.
М. Волошин
При подходе белых город мгновенно ощерился ледяным холодом штыков, тупыми рылами пулеметов, выкатил на огневые позиции батареи. И началось...
Первым пошел и атаку офицерский Корниловский ударный полк. Шел молча, чеканным строевым шагом, как на параде, подхлестываемый лютой ненавистью и сухим треском барабанных палочек. В лучах еще тусклого зимнего солнца зловеще посверкивали серебряные, с черно-красным
Большевистская цепь не выдержала, дрогнула, смешалась со второй. По ним тотчас ударили шрапнелью с флангов пушки, и корниловцы бросились в штыковую. Их поддержали марковцы...
Добровольческая армия охватила город кольцом - не вырваться. Но именно это обстоятельство и отрезвило красных. За ночь они произвели перегруппировку сил и нанесли мощный контрудар...
Пять дней беспрерывно ухала артиллерия, трещали пулеметы, хлопали винтовки, пять дней дрались и, матерясь, сходились в штыковую обе стороны, и неизвестно, кто бы одержал верх, если бы к вечеру пятого дня не зашелестел, не пополз по офицерским ротам и батальонам встревоженный, схватывающий сердце страхом и болью слушок: "Корнилов... Корнилов убит!"
Да, исход этого небывалого по жестокости сражения, в
котором красные и белые потеряли более чем по три тысячи человек, решила смерть генерала Корнилова. Красные обнаружили его штаб, пристрелялись, и один из снарядов угодил в комнату, где работал генерал.
Белые запаниковали и отступили на исходные позиции - к станице Елизаветинской. Но и здесь не удержались. На следующий день их прямо с марша атаковал подоспевший на помощь красным Дербентский полк, с флангов прижала конница Сорокина. И генерал Деникин, который после смерти генерала Корнилова принял командование Добровольческой армией, боясь окружения и полного разгрома, решил отступать.
ГЛАВА I
– Господа, а ведь нас бросили!
– сказал прапорщик Колышкин, приподнимаясь на локте и пытливо вглядываясь в лица сотоварищей, которые, как и он, лежали на полу грязной, задымленной хаты и с бессмысленным, тупым упорством рассматривали давно не беленный, в нескольких местах протекший потолок. Периной всем служила солома, одеялом - шинель.
– Или вы по согласны? Сомневаетесь?
– Он закашлялся (пуля пробила
ему грудь навылет), повалился на спину, прижал к еще по-детски пухлым губам окровавленный платок.
– Ну что вы молчите, господа?
Ему никто не ответил. Офицеры продолжали разглядывать узорчатые потеки на потолке. Взглянуть друг на друга боялись, нет, скорее стыдились, ибо только вчера каждый из них утверждал: "Мы - люди долга и чести, мы - рыцари, мы верны себе, Родине и друзьям до последнего вздоха, мы никогда не бросим товарища на поле брани..." А вот бросили! Выкинули, как отслужившие свой срок сапоги!
За окнами, поскрипывая давно не смазанными колесами, протарахтели подводы, прошел на рысях отряд конников.
– Ушли!
– уже не скрывая слез, выдавил прапорщик Колышкин.
– Плюнули и ушли!
– И заворочался, заскрежетал зубами, забил кулаками по полу, неумело матерясь, проклиная своих собратьев по оружию, их красивые речи и обещания.
– Прекратите истерику!
– вдруг гаркнул поручик Дольников.
– Вы офицерского звания недостойны!
– Дрожащими от злости пальцами он сунул в рот папироску и уже тише добавил: - Возьмите себя в руки!
– Не горячитесь, поручик, - урезонил его лежавший рядом ротмистр Строев.
– Надо уметь смотреть правде в глаза... Нас бросили? Бросили. И это факт. И отрицать это бессмысленно.
– У них не было другого выхода. Нас, тяжелых, более трехсот человек...
– Откуда вам это известно?
– Таня сказала, сестричка наша... Так вот, с таким обозом краснопузые нас бы в два счета догнали и... Понимаете? А так нашим, может быть, еще удастся уйти. Я прав?
– Возможно.
– Ротмистр задумчиво провел ладонью по обросшей рыжей щетиной щеке.
– Только я вот что вам скажу... Был бы жив генерал Корнилов, царствие ему небесное, мы бы сейчас с вами здесь не валялись.
– И вы туда же, - вяло отмахнулся поручик.
– Все они одним миром мазаны.
– Сложил губы в ядовитую усмешечку, выпустил дым колечком и спросил: -У вас есть оружие?
– Застрелиться желаете?
– Это не для меня, - сказал поручик, стряхнув пепел в консервную банку.
– Жизнь в руках божьих. Он нам ее дал, он ее и возьмет. Противиться смерти глупо, но и шагать ей навстречу - глупо. Поэтому хочу предупредить: не палите зря.
– А с чего вы вздумали, что я начну палить?
– Вы человек вспыльчивый, можете не выдержать.
Ротмистр надолго задумался, почесал широкую волосатую грудь и спросил:
– Вы что, на их благородство рассчитываете?
– Только на бога.
Ротмистр расхохотался наивности собеседника и, придвинувшись к нему, прошептал на ухо:
– Они безбожники, поручик. Они сделают с нами то, что мы сотворили с ними в Тихорецкой... Переколют, как свиней, и крышка!
– Значит, судьба, - вздохнул поручик.
– У вас чистого листа бумаги не будет?
– Завещание хотите оставить?
– Что-то вроде этого.
Ротмистр придвинул к себе казачий баул, порылся в нем и бросил соседу тонкую ученическую тетрадь.
– Валяйте, сударь. Только не думайте, что от этого вам станет легче.
– Как сказать.
– Поручик достал из нагрудного кармана карандаш, поразмышлял, глядя в пространство, и принялся писать:
"Алеша, брат мой, я десятый день в госпитале, тяжело ранен, шансов выжить - как у сломавшего ногу скакуна. И все-таки надеюсь выбраться. Надеждой жив человек.