Белые цветы
Шрифт:
Янгура смолчал. Когда все стали расходиться, он попросил Тагирова задержаться.
— Спасибо вам, Абузар Гиреевич, вы поддержали мой авторитет.
— Не понимаю, — ответил профессор, далекий от всякой хитрости. — Насколько я понял, никто не покушался на ваш авторитет… Говоря правду, вы всегда несколько преувеличиваете значение моего выступления.
Янгура осторожно улыбнулся.
— Не кажется ли вам, Абузар Гиреевич. что мы ведем себя слишком дипломатично? Разрешите высказаться прямее… Вы, должно быть, очень сердиты на меня?
— За что?
— Гм-м… — мялся Янгура, кусая губы. — Видите ли,
Абузар Гиреевич чуть нахмурил брови.
— Долг и профессия врача, Фазылджан, превыше всего.
— Но все же, Абузар Гиреевич, все же… мы ведь не ангелы, только люди. Может создаться превратное мнение…
— Перестаньте, не хочу слушать об этом! — перебил профессор. — Извините, не желаю!.. А вот операцию нельзя откладывать, Фазылджан. В данном трудном случае судьбу человека решают уже не дни, а часы.
— Конечно, я понимаю, — озабоченно вторил Янгура.
Он проводил Тагирова до вестибюля клиники. И пока профессор одевался, Фазылджан осторожно спросил о судьбе своей диссертации, отданной Чалдаеву на рецензирование.
— Разве он все еще не вернул? — удивился Тагиров. — Завтра же я напомню ему.
Но Абузар Гиреевич лишь через несколько дней смог повидаться с Чалдаевым: у обоих выдалась трудная неделя, поступило много тяжелобольных. Предварительно условились по телефону, что Гаделькарим, возвращаясь с работы, зайдет к Тагировым.
К вечеру мороз усилился. В прихожей Абузар Гиреевич едва узнал старого друга: шапка, брови, ресницы Чалдаева — все густо покрыто инеем.
— Скорей раздевайтесь, скорей! — торопил профессор. — Небось окоченели? Горячий чай на столе.
— Не знаю, как быть с чаем, а вот что-нибудь погорячее не вредно бы попробовать, — шутил Чалдаев, пробуя улыбнуться занемевшими губами. — Прежде всего я хотел бы возвратить вот эту штуку…
— Спасибо! — поблагодарил профессор, принимая из рук Гаделькарима красную папку с сафьяновым корешком.
В переднюю вышли Мадина-ханум и Фатихаттай. Общими усилиями уговорили Чалдаева пройти в столовую, выпить чаю.
После чаепития Абузар Гиреевич, пригласив гостя в кабинет, счел уместным спросить о научном труде Янгуры. Чалдаев скорбно вздохнул.
— Не смог я написать рецензию, Абузар Гиреевич, — проговорил он, поглаживая длинными пальцами подлокотники кресла.
— Нет, без шуток, Гаделькарим?
— Еще до моего рождения бог лишил меня дара кривить душой, — усмехнулся хирург. — А сейчас — тем более поздно обзаводиться этим даром. Раз десять принимался писать отзыв… душа не лежит.
— Как же это так? Столько времени держать научный труд и вернуть без отзыва…
— Если бы научный… Что поделаешь?.. Я и самому Фазылджану несколько раз каялся, что вдохновение не приходит. А он все успокаивал меня: «Вдохновение и у поэтов не частый гость. Пусть полежит немного мой труд». И я надеялся, что как-нибудь переборю себя. Хотелось помочь коллеге…
— Но у вас, кажется, принципиальные сомнения… И все же надо было уделить время, Гаделькарим.
— Если уж откровенно признаться, дело не во времени, Абузар Гиреевич. — Чалдаев
— За чем же дело стало? — удивился профессор. — Написать отважились, а подписать не решились?
— Не совсем так. Рецензию-то заранее заготовил сам Янгура. Сам и на машинке отпечатал…
— Это что еще за шутки? — нахмурился профессор.
— Я не обиделся на Фазылджана за его чрезмерную предупредительность. Я не такой уж гордец. Если б мысли наши совпали, я взял бы и подписал.
— В чем же тогда дело? — уже сухо повторил Тагиров.
— В том, что… Как бы это лучше объяснить… По-моему, рукопись Фазылджана… не совсем научна. Все построено на спекулятивной сенсации. Ну какой уважающий себя врач наберется смелости оповещать, что он уже разрешил или хотя бы вплотную подошел к проблемам лечения злокачественных опухолей! Приведенные автором примеры не могут убедить ни меня, ни моих коллег. И уж тем более онкологов, — с ними-то я специально советовался. Мысли Янгуры, может быть, не лишены интереса, но они трижды нуждаются в экспериментальной проверке в компетентных лабораторных учреждениях, клиниках, хотя бы в интересах научной теории, не говоря уже о практике. Что касается предлагаемого Янгурой аппарата, он давно известен в медицине, только название у него другое. И аппарат этот не оправдал возлагавшихся на него надежд.
— Я считал Фазылджана серьезным человеком и честным ученым, — расстроенно сказал профессор. — То, что вы говорите, не укладывается в моей голове, Гаделькарим.
— Меня и самого поразила, как бы это сказать, неразборчивость в средствах Фазылджана. Правда, у него достаточно оговорок, умело приведенных цитат, ссылок на авторитеты…
В нагромождении слов порой даже трудно понять основную мысль. Ловко накрутил. Внешне — как бы научно. Но — вникнешь в существо… — Чалдаев покачал головой. — Пустота!.. Я не понимаю, зачем понадобилась Янгуре та словесная шелуха? Ведь он в известной степени не был безнадежен в науке. Ну и делал бы свое дело в пределах доступного. Нет, ему нужны шумиха, слава… Ну, предположим, ошибаюсь в своих оценках. Почему бы в таком случае ему не напечатать сначала свой труд в каком-нибудь научном журнале? Не посоветоваться с онкологами?. По-моему, Фазылджан попытался сделать простейший шахматный ход: он вручил свой труд вам, вы — мне, а я, полагаясь на ваш авторитет, не читая, подмахну заготовленную рецензию — и книга выходит в свет. А так как затронутая автором проблема очень интересует широкие круги населения, сенсация книге и автору обеспечена.
Пока Чалдаев говорил, Абузар Гиреевич сидел, погрузившись в молчаливые думы. Он прекрасно знал, как нужны человечеству серьезные труды и открытия по борьбе с зловредными опухолями. Тем более — допустимо ли, будучи врачом, спекулировать на величайшей проблеме, волнующей весь мир?
— В некоторых языках, — продолжал Чалдаев, — встречаются архаизмы: слово «врач» все еще совпадает с понятием колдун, волшебник. Но когда в эпоху космоса врач выступает действительно чуть ли не в роли колдуна — то уж, знаете…