Белые камелии
Шрифт:
— Чес, я верю тому, что ты сказал, но не слишком ли ты переоцениваешь меня?.. — тот невидящим взглядом смотрел впереди себя и в ответ покачал головой.
— Может, и переоцениваю. Но, скорее всего, такое навряд ли возможно, Джон, — его взгляд — тяжёлый, больной, помутневший — поднялся на него. — Однако и я хочу верить в то, что прав хоть в этом. То ли ты ещё узнаешь, Джон!.. — воскликнул он слегка горестно. — Я и сам не в курсе, но чувствую, что нам с тобой обоим не поздоровится от этого знания. Впрочем, не слушай меня: я стал очень часто бредить, сам видишь — иногда может температура подняться, да и погода сейчас такая… я слаб и жалок, зачем ты со мной таскаешься, Джон? — нервно улыбаясь, вдруг спросил Креймер и остановился — Константин оглядел его: происходящее было похоже на то, когда медленно,
— Чес, — серьёзно начал Джон, подойдя к нему и крепко взяв руками его вздрогнувшие плечи, — Чес, пожалуйста, прекрати нести чушь. Я знаю: ты немного в шоке после того, что с тобой произошло, но… но постарайся держать себя в руках. Особенно насчёт меня. Я, кажется, ещё давно высказал, какого мнения о тебе, — твёрдо и неспешно говорил он, заглядывая в глаза изумлённого Креймера. — Я вовсе не считаю тебя жалким, слабым, негодяем и тому подобное. Я знаю одно между нами взаимное: доверие, — с секунду Константин думал — делать не делать, — а после наконец всё-таки сделал: приблизился к ещё дрожавшему (непонятно, от холода или от чего другого) Чесу и осторожно прижал его к себе. Чес не двигался, просто уткнувшись ему в грудь лицом, и лишь с нервическим смехом прошептал: «Только ли одно?..» Что это значило, Джон так и не понял.
В продолжение этого объятия он едва мог понимать что-то серьёзное — слишком неподходящим казался момент. Прохладное, всё менее дрожащее тело Креймера ему слишком сильно нравилось обнимать; становилось тошно не только от этого, но ещё и потому, что дать себе отчёт «А почему он так делал?» Константин не имел возможности. Как сейчас Джон помнил это мгновение: перед его глазами тёплые, курчавые, пахнущие палатой волосы Чеса, от его головы развевается белая повязка бинтов, дальше впереди — простирающаяся, казалось, до бесконечности серая дорожка асфальта, припорошённая горящими, красноватыми и жёлтыми листьями, на ней — ни души, лишь белое здание больницы, как какой-то замок, высится в конце. Непростиранные облака ровно над головой — готовы выжать свою грязь с минуты на минуту; деревья нагибаются под натиском ветра, сейчас пронизывающего насквозь. Только эти огнём горящие листья, было ощущение, давала осень в качества компенсации за всю мерзость своей погоды, за подавленность и за стрессы. А прохладу и одновременно тепло этого человека впереди… Джон не знал, кто ему дал это и в качестве чего. Уж явно не хотелось, чтобы это была компенсация. Он хотел, чтобы Чес был дан ему просто так, не за что-то, не из-за чего-то, а просто по счастливому стечению обстоятельств. Да, конечно, желал он много. Непозволительно много. Но был готов продать себя самого с потрохами в Ад, отказаться от места в Раю, лишь бы знать вечно, что это существо рядом, под боком.
— Джон… — тихо начал Креймер, стараясь приподнять голову наверх, — кажется, мы выглядим глупо. И это, мне кажется, то, чего никогда бы не сделал Константин со своим водителем. Слишком приторно и нежно. Как в романтических фильмах. Ты сам говорил. Ты не такой. Ты же не можешь… не хочешь!
— Я уже и сам не помню, что говорил и зачем. Я, наверное, впадаю в такое же безумие, как и ты, — шёпотом отвечал Джон, попытавшись повернуть голову, но вместо этого уткнувшись носом в его волосы. — И, знаешь, пускай это приторно и нежно, зато я хочу этого. На миг. Позволь мне. Сойти с ума. Да и ты хочешь того же… я же вижу! Ты и не можешь хотеть иного! Наши желания зеркальны. Это значит, что лишь чем-то похожи, сущностью, но представляются по-разному. Моя сторона та, которая в зеркале, ненастоящая, показывающая перевёрнутые буквы. Понимаешь? — Константин едва смог отстраниться от Чеса и взглянул на его вмиг повеселевший и ясный взор; они ещё не отошли друг от друга, Джон даже не до конца опустил руки.
— Джон Константин становится безумцем, — улыбаясь, проговорил Креймер. — Но мне нравится такое безумие. Оставь его в себе.
— Пожелание взаимное. Помни про зеркало, — на полном серьёзе
— Почему же между нами вдруг образовалось зеркало? Точнее, между нашими желаниями? — спросил Креймер; Джон нагнал его и усмехнулся, степенно зашагав рядом.
— Ты знаешь сам, Чес. Ты знаешь многое, а значит, обязан знать и это, — Креймер лишь хитро улыбнулся и зачем-то глянул на небо.
— Да, ты меня раскусил: знаю. Впрочем, я об этом часто говорил, так что не заставляй меня повторять вновь, — заявил Чес, задумчиво хмыкнув.
— Ты не в восторге от этого, да? Потому что считаешь, что причиной служила жалость? — «Боже, я уже не тот! К чёрту!..» — лихорадочно размышлял Джон, пристально глядя на собеседника; тот потупил голову и весь нехотя смутился.
— Да… да, ты совершенно прав.
— Тогда ты совершенно дурень. Упрямый дурень. Ибо нужно быть запущенным таким бараном, чтобы не понимать этого с сотого раза, — раздражённо сказал Константин, вздохнув и закатив глаза.
— Потому что… прости, я не скоро смогу это принять, — Чес отчаянно замотал головой. — Не смогу принять то, что доверие ко мне в тебе вызвало что-то другое, а не моё состояние. Да, вероятно, я глуп и упрям, впрочем, мне нужно время, чтобы понять это.
— Ты разве не веришь? Вдруг это доверие было с самого начала? — Джон помог спуститься Креймеру с поребрика и пристально заглянул ему в глаза — как и ожидалось, страх.
— Верю. Но не понимаю, — Чес смотрел на него в ответ, и в глазах не было и доли лжи — врать он как-то давно отвык. — В общем, это мои проблемы, Джон. В скором времени я приму это. Мне нужно немного времени. И, кстати заметить, мы разговариваем как вообще в пух и прах нетипичные Джон Константин и Чес Креймер, неправда ли? — водитель задорно усмехнулся, а его собеседник пожал плечами.
— Может быть. Да, такой несусветный длинный бред мне не свойственен.
— Мы поменялись безвозвратно, — они долго глядели друг на друга: так пристально, внимательно, словно пытались рассмотреть глубоко зарытое; казалось, могли пройти столетия, прежде чем они сдвинулись бы с мест, как в кармане Константина что-то звякнуло. Он очнулся, доставая мобильный; очнулся и Креймер, сразу потупив голову и чего-то стыдясь. Джон увидал, что ему пришло новое сообщение от Лины: она писала, что благодарна за помощь и что уже более или менее приходит в себя после «величайшего горя её жизни». Приписала, что нашла в себе силы заняться похоронами, ведь по-хорошему её парня не предали земле, а лишь как-то варварски сожгли, что, впрочем, не избавляет его от настоящих похорон. Также она сказала, что сама займётся рассылкой приглашений знакомым и друзьям и обязательно сообщит ему о точной дате. Джон лишь усмехнулся — разговор о живом как о мёртвом ещё вызывал у него диссонанс, — но ответил ей спасибо. Всё-таки какая-то доля лжи в ней была — так просто и быстро отойти от горя казалось даже ему делом загадочным.
Он зашагал вперёд, увлекая за собой Чеса и одновременно пересказывая ему сообщение. Выслушав просто, без единой эмоции на лице, лишь как-то побледнев, он в конце нервно ухмыльнулся и ответил:
— Я пойду с тобой. Ты сначала покажешься в общей толпе, а потом уйдёшь ко мне в сторону. Я хочу глянуть на это.
— Это… это как-то слишком жестоко, — неуверенно проговорил Константин, но более ничего добавлять не стал, а лишь, загоревшись какой-то идеей, вдруг достал телефон вновь и стал набирать кому-то сообщение. Потом, закончив, сказал:
— Я написал Лине о твоём желании. О белых камелиях. Правда, они ужасно дороги и редки…
— Откуда ты знаешь? — горько усмехнулся Чес, не смотря на него. Джон хотел что-то сказать, но запнулся.
— Весьма редко видел их в цветочных магазинах. А если и видел, то цена была заоблачная, — выкрутился он, и Креймер вроде как поверил ему, промолчав. Наконец пришла ответная смс — девушка с готовностью согласилась и собиралась завтра прошерстить все магазины. Константин поблагодарил её вновь.