Белые пароходы
Шрифт:
Рита тоже молчала.
– Теперь мир какой-то беспокойный, - снова сказал старик.
– И от этого у людей друг к другу больше нежности появилось.
Старик посмотрел на Риту и понял: она его не слушает. Но он не обиделся, нет. Он встал и сказал:
– Посидите одну минуту. Сейчас я вас угощу вином.
– Что вы!
– ответила Рита.
– Я не пью. И вам излишне беспокоиться.
– А...
– сказал старик.
– Какое беспокойство! Когда грузин угощает, он делает это от чистого сердца. Хорошему человеку ничего не жалко.
– А откуда
– спросила Рита.
– Если у человека глаза то грустные, то веселые, но никогда не бывают пустые, то этот человек хороший. Старый Ираклий редко ошибается.
Он ушел, а Рита подумала: "Вот видишь, Глеб, оказывается, я совсем не такая плохая. Это сказал сам старый Ираклий. Как жалко, что его слов не слыхал Павлик, - он бы обязательно написал тебе об этом в письме".
Пришел старик и принес Рите рог вина.
– Дочка, - сказал он, - ты когда-нибудь пила вино из рога?
– Нет, - ответила Рита.
– Пей, только голову закинь повыше, чтобы не пролить. Целый год в глиняном кувшине в земле стояло. Называется "Изабелла". Виноградное вино.
Рита взяла рог и глотнула вина.
– Подержи его во рту и сделай языком: цэ, цэ, цэ. А? Миндалем пахнет.
– Цэ, цэ, цэ, - сказала Рита.
– Вкусное вино.
Старик взял у нее рог и допил вино.
– Теперь все твои мысли узнаю.
– Он рассмеялся.
* * *
– Дорогой мой, проснись.
Павлик открыл глаза. В комнате стоял Гамарджоба. Так звали Павлик и Рита старика Ираклия.
– Сколько можно спать, дорогой! Вставай скорее.
– Доброе утро, Гамарджоба, - сказал Павлик. Ему нравилось это звучное грузинское слово, и он старался произносить его гортанно, как это делал старик.
– А где Рита?
– О! Твоя мать, молодой человек, давно ушла на почту.
– А...
– протянул Павлик.
Это была приятная новость. Видно, мать не хотела, чтобы он об этом знал. Видно, она потихоньку от него решила написать письмо отцу.
Старик посмотрел на Павлика и сказал:
– Впрочем, может быть, она ушла, например, на базар. Конечно, она ушла на базар. Сейчас ты встанешь, и я тебе открою один секрет.
Павлик оделся, и они вышли в сад. Старик подошел к миндальному дереву и сильно тряхнул его. Потом каблуком сапога разбил скорлупу одного миндального ореха, поднял сердцевину и отдал мальчику.
– Попробуй, - сказал старик.
Павлик попробовал.
– Вкусно?
– спросил старик.
– Горько, - ответил Павлик.
– Это с непривычки, - сказал старик.
– Но дело не в этом. Мы берем косточки миндаля - видишь, какие они красивые, продолговатые и плоские, сушим на солнце, а потом острой горячей иглой пробиваем два отверстия и нанизываем на капроновую нить. А потом мы красим миндальные косточки в нежные цвета. Получаются восхитительные бусы. Такие бусы носили грузинки тысячу лет назад. А дальше: ты эти бусы даришь матери. Сыновья всегда должны что-нибудь дарить матерям.
– Спасибо, - сказал Павлик.
– А нельзя ли это сегодня сделать?
– Нет, нельзя, - сказал старик.
– Сырой миндаль лопнет от иглы, а прогретый солнцем миндаль крепок, как гранит. Говорят, что у женщины, которая носит бусы из миндаля, доброе и нежное сердце. Миндаль отдает ей свои запасы солнечного тепла. А теперь иди встречай мать.
Павлик бросился было к выходу, но спохватился, что он опять без рубашки.
– Хорошо бы старшине Нанбе поносить такие бусы, - сказал Павлик.
– А то проходу не дает. Вчера задержал меня только за то, что я был без рубахи.
– Старшина Нанба строгий человек. Он на государственной службе, ответил старик.
– Но только не спеши судить людей с первого взгляда.
– Как же "с первого взгляда". Без рубашки нельзя, семечками на улице сорить нельзя, в футбол играть на пустыре нельзя...
– Тяжелая жизнь, - сказал старик.
– Тяжелая жизнь. Нет, не у тебя, у Нанбы. Все время делать людям замечания.
* * *
Павлик пошел к почте. Матери там не было, она, вероятно, ушла на базар.
– Скажите, здесь не было моей матери?
– спросил Павлик у девушки, которая выдавала письма "до востребования".
– Была. Но она уже давно ушла, а только что вам прибыло письмо.
Это было снова письмо от Глеба, и снова Павлику. "Ничего, - успокоил себя Павлик, - скоро и мать станет получать письма. Не может же отец в самом деле не ответить ей".
"Радость, радость, радость, радость!
– писал Глеб.
– Тысячу раз радость! Сейсмическая разведка показала, что в нашем районе есть большие залежи железной руды. Ты понимаешь, какое это счастье! Десять лет я искал руду. Десять лет я искал ее и убеждал всех, что она есть. Всего десять лет. В общем, это пустяк, и мне пришлось совсем не трудно. Подумаешь, всего десять лет! Как хорошо, что не двадцать, что не всю жизнь, что не две человеческие жизни. А то я иногда думал, что я не успею ее найти и тебе придется продолжать мои поиски. А теперь... Теперь мы займемся чем-то более значительным. Мы займемся сверхглубоким бурением. Пройдем в земную кору до пятнадцати километров и дойдем до мантии. Какое красивое и древнее слово "мантия"! Наша земля в ослепительной, огненной мантии с температурой в одну тысячу девятьсот градусов жары. И мы с тобой войдем в эту мантию. И прихватим с собой Кешку и Любу. Пожалуйста, расти быстрее. Твой Глеб".
Павлик прочел письмо второй раз. От радости у него даже закружилась голова. Наконец-то, наконец-то отец нашел руду!
Павлик выскочил на улицу и побежал в сторону базара, потом решил, что, пожалуй, мать уже вернулась домой, и бросился в противоположную сторону.
И тут он увидел ее далеко впереди себя.
– Рита, Рита!
– закричал Павлик и бросился ее догонять.
Но по пути к Рите его перехватил старшина Нанба. Уж такое себе место выбрал старшина, что на базар идешь - проходишь мимо Нанбы, на почту идешь проходишь мимо Нанбы, к морю идешь - тоже проходишь мимо Нанбы.