Белые паруса. По путям кораблей

Усыченко Юрий

Минут через двадцать напряженной работы «парашют» был полон. Ныряльщики вылезли из воды, уселись на причале под теплыми солнечными лучами.

— Вира! — скомандовал Михаил крановщику. — Вира помалу.

Уходил под воду трос быстро, а вытягивался из нее медленно. Вот показались стропы, прикрепленные к углам погрузочной площадки, за ними и она сама с набросанными в хаотическом беспорядке буро-серыми чугунными болванками. Когда они вышли из воды, кран скрипнул — отозвалась быстрая смена веса при переходе из одной среды в другую.

Васек в стеклянной

кабине переводил рычаги, направляя движения могучей машины.

Неторопливо, сознавая свою силу, кран пронес тонную тяжесть над водой и положил к ногам Остапа Григорьевича. Докмейстер взял припасенные заранее молоток и зубило, нагнулся, ударил по одной из чушек. Зубило ушло в крохкую массу, но глубже натолкнулось на прочный металл.

— Годится, — сказал Остап Григорьевич, выпрямляясь. — Сверху, конечно, ржа тронула, а дальше годится. Давайте продолжайте.

Чушки сбросили с «парашюта», спустили его снова под воду, работа пошла полным ходом.

К полудню, когда воскресник кончался — под водой нагружали последний «парашют», невдалеке показались Сенька и Костя.

— Ради воскресенья — ничего, — философствовал Шутько, то ли оправдывая свои действия, то ли убеждая Костю. — В будний день с утра нехорошо, алкоголизм, так сказать, а в воскресенье ничего, можно.

Костя не слушал, глядел на причал, откуда неслась перекличка знакомых голосов. Он был очень недоволен собой. С утра тоже собрался на «морской воскресник», однако по пути попался Сенька. «Башка трещит после вчерашнего, — пожаловался, — а в кармане… — сплюнул, не вдаваясь в более подробные разъяснения, закончил. — Хоть бы угостил кто». После столь прозрачного намека, Косте не оставалось ничего иного, как предложить свою компанию — ведь недавно он выпивал за Сенькин счет. Вот и получилось, что попали они вместо воскресника в питейное заведение, где толстомясая Любонька приветствовала их как добрых знакомых. Просидели до полудня, еле выбрались.

— Воскресенье день, так сказать, отдыха, свободный, — продолжал бормотать Шутько.

— Смотри, — перебил Костя. В голосе его сквозила зависть. — Наши потопленную баржу разгружают.

Сеньке это было абсолютно безразлично и чувств приятеля он не понимал. Постояв несколько секунд, чуть покачнулся и процедил, предварительно сплюнув:

— Правильно делают! Работать надо, работа человека не портит, работа человека облагораживает.

Издевательский тон задел Костю — будто смеялся Шутько не только над товарищами, но и над ним самим. Грубо сказал:

— Ладно, заткни глотку-то!

Шутько удивился.

— Ты чего? Ведь не про тебя же я. Это их твой матрос ор-га-ни-зовал, — чтобы показать свое пренебрежение, еле-еле выговаривал слова, как бы выплевывая каждый слог, — организовал и возглавил.

Костя сперва промолчал. Но потом, как иногда бывает, недовольство собой начало превращаться в раздражение на другого — ведь далеко не всегда бываем мы справедливы и так заманчиво взвалить на чьи-то плечи ответственность за свою ошибку.

Подумал

и о том, что Нина сейчас там, на причале, вместе с Михаилом, Костю ждала и не дождалась, а вечером будет спрашивать, почему не пришел, обидится. От мыслей этих настроение испортилось еще сильнее.

— Выслуживается Семихатка, шибко активным себя показать хочет, — угрюмо сказал Костя, не веря, впрочем, в справедливость своих слов.

— А тебе что? Какое тебе до него дело?! Выслуживается и пусть, надо же кому-то активным быть. Пошли!

— Пошли.

Когда миновали длинное приземистое здание — малярный цех, Костя оглянулся. Над крышей плавно проплывал «парашют» с грузом.

— Майна! — донесся уверенный голос Михаила.

Костя совсем помрачнел и вместе со спутником зашагал в яхт-клуб.

Пришел туда после воскресника и Михаил. Он искал Костю по неприятному, однако неотложному делу.

Завод кончал ремонт пассажирского теплохода «Аджария», поджимали сроки, близился конец квартала. Дела осталось совсем пустяки; в каютах блеск навести и заварить автогеном скобу на топе — верхушке мачты. Как на грех, единственный в бригаде верхолаз Толя Симонюк заболел, заменить его некем. Михаил узнал об этом от Остапа Григорьевича.

— А ты на высоте работал когда-нибудь? — с тайной надеждой спросил докмейстер.

— Не довелось, у нас в Семихатках таких объектов не было.

— Вот беда, — старик сдвинул на ухо неизменный свой берет. — И работы-то немного, да сложная она, умения требует. Опять же опасная — метров десяток от палубы, не каждый выдержит, того и гляди голова закружится.

«Аджария» стояла у соседнего причала, и мачта ее была отсюда видна хорошо — высокая, тонкая. Казалось, до верхушки ее далеко-далеко, там сразу начинается густое небо, по которому плывут облака.

— Костя Иванченко бывало такие задания выполнял, — задумчиво проговорил Остап Григорьевич.

Михаил вяло ответил:

— Поговорю с ним, может, меня и послушает. Надо только получше попросить, он это любит — чтобы просили.

Остап Григорьевич пошевелил усами.

— Попробуй, конечно. Только вряд ли согласится. С Сенькой Шутько теперь дружит, а тот… — покачал головой и скупой жест достаточно ярко охарактеризовал его мнение о Сеньке.

Михаилу тоже не хотелось обращаться к Косте с просьбой. Отношение Костино, разговор свысока все больше раздражали и обижали Михаила. Трудно просить такого человека о чем бы то ни было.

«Но я ведь не по личному делу обращаюсь, по заводскому», — подумал Михаил. Вслух сказал:

— Хорошо, попробую.

И пошел в яхт-клуб.

Сенька, Костя и еще двое, незнакомые Михаилу, кажется, такелажники, играли в домино. Азартно стучали костяшками, приговаривали:

— А вот тебе!

— Я — мимо!

— Получи дубль.

Михаил никогда не любил домино, сейчас эта игра показалась особенно раздражающе шумной и глупой. Преодолевая неприязненное чувство, позвал: