Белые паруса. По путям кораблей
Шрифт:
Понервничать пришлось морякам и в Равенне. Нелегко грузовую машину поставить на место в тесном дворе. А теплоходу в шесть с лишним тысяч тонн водоизмещением и сотню метров длиной пришлось разворачиваться в тесной прямоугольной бухточке, имея для маневра по полкабельтова с носа и кормы. «Горизонт» то легонько продвигался вперед, то отступал, то начинал двигаться совсем не по-морскому — боком. Продолжалось это тридцать две минуты, которые и палубной и машинной команде стоили иного часа. С причала, с других судов следили за действиями советских моряков, и когда «Горизонт» точно стал на отведенное ему место, послышались одобрительные возгласы «маринаров».
Путеводители
И, конечно, самое волнующее место — могила Данте.
Изгнанный из родной Флоренции, поэт, ученый, борец за справедливость, Данте Алигьери почти двадцать лет скитался по Италии, надежда и отчаяние не покидали его сердце, любовь к родине двигала его поступками. В ночь с 13 на 14 сентября 1321 года последний поэт средневековья и первый поэт Возрождения, как часто зовут Данте, умер в Равенне, был здесь похоронен. Сперва смертное пристанище его отмечало лишь простое могильное надгробие возле стены монастыря святого Франциска. Лишь сто с лишним лет спустя майор Венецианской Республики Бернардо Бембо поручил мастеру Петру Ломбардо вырезать на мраморе профиль Данте и украсил им могилу поэта. Еще через триста лет мастер Камилло Моригиа, по поручению кардинала Валенти Гонзага, создал мавзолей Данте таким, каким мы его видим сейчас. Он невелик, стоит у самой стены монастыря, увенчан куполом. Внутри — мраморная усыпальница, украшенная тонкой резьбой.
Мы опоздали, мавзолей уже был закрыт. Старик-сторож молча отпер массивную коричневого дерева дверь, впустил нас внутрь. Здесь было тихо, прохладно, печально. Матросы, пятерней стянув береты с хохластых макушек, молча глядели на мраморную могилу поэта. Еще до прихода в Равенну я, как мог, рассказал экипажу о Данте. Совсем не уверен, что рассказ сохранился в памяти слушателей, но к прекрасному чуток каждый. Пламенное сердце Данте сквозь шесть веков передавало трепет, нежность и печаль свою морякам далекой страны. Они стояли молча, погруженные в думу, а итальянец-сторож так же молча наблюдал за ними. Потом подошел ко мне, старшему по возрасту в группе, негромко сказал: «Грациа» — спасибо. Когда мы вышли из мавзолея, повторил это короткое слово.
Покоем, тишиной полны неширокая улочка, ведущая к мавзолею, — улица Данте, галерея, и сад. Смолистый аромат кипарисов, густые тени колонн. Сад отделен чугунной оградой, которая выкована, как кольчуга, из отдельных колец. Если тронуть ее, ограда качнется, поскрипывая кольцами. Невдалеке на маленькой теплой площади к каменной стене прикреплена мраморная доска с надписью на английском языке о том, что здесь был лорд Байрон. Пусть это свидетельствует о суетности натуры, но мы сфотографировались под доской.
А
Новая Равенна выросла благодаря построенному недавно большому химическому комбинату. Многоэтажные здания, зеркально-витринные магазины, церкви и виллы в «новом» стиле. За виллами — пыльные, разрытые улицы, скромные домишки в крошечных палисадниках, еще дальше — поля, открытый простор.
Здесь, на окраине Равенны, мы встретились с недавним прошлым, памятником, что дороже пышных саркофагов «святых монахов и цариц», о которых писал Блок.
Под стеной простого одноэтажного дома, прямо на бурой земле лежал букет цветов. Мы подошли, поближе. К ноздреватым камням стены прикреплена мемориальная доска. Надпись и несколько медальонов-фотографий на фарфоре. Здесь фашисты расстреляли бойцов итальянского сопротивления, сухая земля впитала их горячую кровь. Вечная слава героям, вечна слава героев! Время не властно над ними, память их чтят и в степи под Волгоградом, и в Равенне, и в полярной норвежской деревушке — в любом уголке всей большой земли.
Как и в каждом порту, в Равенне нашлось немало желающих посетить советское судно. Кроме местных жителей, приходили швейцарцы, австрийцы, немцы из ФРГ — туристский сезон в разгаре.
Комендаторе — полицейский, дежурящий на причале, сперва поглядывал на своих соотечественников и иностранных туристов, поднимающихся на борт «Горизонта», добродушно-покровительственно. Однако на следующий день после обеда — гостей просили приходить, когда кончалась работа, чтобы они не мешали морякам и грузчикам, — явился некий чин, привез с собой второго полицейского и отдал приказ «не пущать». По журналистской манере оказываться как раз там, где тебя меньше всего желают видеть, я в этот момент возвращался из города, попал на причал и полюбопытствовал, чем вызван запрет. Чин ответив что таков приказ «синьоре коменданто».
— А почему синьор комендант не разрешает посещать советское судно? Вон, смотрите, на турецком «пассажире» сколько гостей.
Мой собеседник поднял палец и многозначительно сказал:
— Политико!
В чем заключается политика, я допытываться не стад, дело ясное.
Поднявшись на судно, я вынул «Кварц» и хотел запечатлеть для семейного фильма любопытную сцену. Двое небогато одетых мужчин и молодая женщина наседали с итальянским темпераментом на полицейского, желая побывать на «Горизонте». Страж стоял непоколебимо, грудью оттесняя неслухов.
Как ни был занят полицейский своими непосредственными обязанностями, он оказался зорче, чем я предполагал. Увидев кинообъектив, завопил диким голосом, категорически отказываясь стать персонажем фильма. Вступать в пререкания бессмысленно, аппарат я убрал.
Решения своего «синьоре коменданто» не отменял два дня: субботу и воскресенье. С понедельника гости появились — в основном туристы-иностранцы.
А вскоре погрузка была закончена. Утром мы зашли в мавзолей Данте, простились с поэтом. Днем берег исчез за кормой «Горизонта».