Белые птицы детства

Сукачев Вячеслав Викторович

5

Когда всё было названо своими словами и бабушка, с некрасиво растрёпанными седыми волосами, опухшим от слёз лицом, белая от горя и тоски, затихла на узкой железной кровати, Серёжа подумал о смерти. Он так и решил, что ему тоже надо умереть, что теперь нельзя, невозможно жить, и пусть все узнают, как сильно он любил её. А иначе как же можно доказать свою любовь? Но как умереть — он не знал.

В доме появились какие-то люди. Серёжа их плохо различал. Они двигались, переходили из комнаты в комнату, разговаривали, склонялись над ним, но он не слышал, не

видел и не воспринимал их. Всё окружающее его как бы перестало существовать, поблёкнув в сравнении с воображением, которое рисовало Серёже сладкие и заманчивые картины. Вот его уже нет (а где же он?), вот он уже где-то далеко и в то же время — рядом. Он видит, как оплакивают и жалеют его, как укладывают на кровать и закрывают белой простынёй, но никто не знает и не может знать, что Серёжа наблюдает за всем этим. Сильнее всех плачет Вера и тоже хочет умереть, но ей не дают этого сделать. А бабушка ругает отца, что он не уследил за Серёжей, не остановил его. И много, много людей оплакивают смерть Серёжи, и среди них, кажется, Настька Лукина...

Серёжа выходит из дома на огород, всё ещё думая о смерти, всхлипывая и жалея себя. Но в это время высоко над ним, над домом, Выселками, высоко над всей землёй возникает и тает серебристый клёкот, и Серёжа замирает, таит дыхание, с сильно бьющимся сердцем вслушиваясь в песню отлетающих ранних журавлей... И мягко кружились листья, припадая к холодной земле, чтобы уже завтра, подхваченными ветром, унестись невесть куда, в заморозки, в близкую зиму.

БЕЛЫЕ ПТИЦЫ ДЕТСТВА

1

— Стрелецкое восстание было жестоко разбито, — уныло мямлит Васька Хрущёв у доски.

— Подавлено, — терпеливо поправляет его Александра Андреевна.

— Стрелецкое восстание было жестоко подавлено, — очень охотно и несколько оживившись повторяет Васька и тут же прочно умолкает. В классе торжественно и величаво поселяется тишина.

— Дальше, — наконец говорит Александра Андреевна, даже не оглядываясь на мучающегося за её спиной Ваську. — Дальше что было?

— Руками стрельцов, — низко опустив голову, довольно громко и внятно бормочет со своего места Серёжа, — консервативное боярство пыталось свалить Петра...

— Руками стрельцов, — без тени смущения начинает повторять Васька, но Александра Андреевна перебивает его:

— Это я уже слышала от Тухачёва... А вот скажи ты мне, в каком году был поднят Стрелецкий бунт?

И опять тишина, которую нарушают лишь воробьи на оконном наличнике.

— Я слушаю, — напоминает Александра Андреевна и наконец-то тяжело поворачивается к Ваське.

— В тысяча шестьсот девяносто восьмом — вновь подсказывает Серёжа.

— Хорошо, Хрущёв, садись на место. Ставлю тебе и Тухачёву четвёрку на двоих... Есть желающие рассказать о Стрелецком бунте? Нет желающих, — не огорчается Александра Андреевна, — тогда бы я попросила к доске Колю Корнилова.

— И чё тебе не сидится? — сердито шепчет Настька Лукина. — За язык тебя тянули, да?

Серёжа презрительно дёргает плечом. Всего лишь неделю назад его пересадили на первую парту, к Насте, а Васька остался в одиночестве на «Камчатке» — самой последней парте. Но всё равно их в классе зовут камчадалами, и они тайно гордятся этим прозвищем.

— Как выведут в четверти двойку — будешь знать, — не успокаивается Настя. — Ваське-то всё равно, он через два года помощником на трактор пойдёт, а ты что будешь делать?

— Я тоже помощником пойду, — решительно отвечает Серёжа, и в это время звенит долгожданный звонок.

— Никто тебя в помощники не возьмёт! — успевает выпалить Настька, прежде чем Серёжа оказывается за порогом класса.

2

— Ну, пошли? — деловито спрашивает Васька, просвечиваясь веснушками, которые у него не сходят летом и зимой.

— Пошли.

— Деньги-то взял?

— Ага.

— А мне мамка только два рубля дала, больше, говорит, твои голуби не стоят. Ладно, — беспечно машет рукой Васька, — может быть, уговорю за два рубля, а ещё рубль потом отдам, когда куры начнут нестись.

— Не-е, — сомневается Серёжа, — за два рубля не отдаст.

— Может не отдать, — вздыхает Васька.

Они идут в самый конец Озёрных Ключей, где живёт Оська Курдюмов. Морозная земля холодно и гулко отдаётся под их шагами, лениво, неохотно потрескивает лёд в лужах, с Амура тянет лёгонький, но промозглый ветер, и по всему видно, что скоро ляжет снег. Может быть, даже сегодня, потому что воздух и земля остыли достаточно для того, чтобы снег не таял.

— А ты клетку сделал? — спрашивает Васька.

— Да. Вчера ещё.

— И я сделал, с парилкой.

— Какой парилкой, Ва-ась? — настораживается Серёжа.

— А где они у тебя будут яйца выпаривать? В кармане? — важничает Васька. — Это тебе не про Стрелецкий бунт шпарить, тут знать надо...

— А как ты её сделал, Вася?

— Ладно, тебе так и быть расскажу. В ящике надо пропилить дырку, не сильно большую, только бы голубь пролез-ти смог. Потом к этой дырке приколоти старый посылочный ящик. Понял? Так, чтобы им в посылке темно было. Туда немного травы набросай, которая помягче.

— А зачем, чтобы темно? — удивляется Серёжа.

— Они так любят, да и мало ли что, сглазить, например, могут... Или кошка увидит. А на голубиные яйца смотреть нельзя. Даже тебе. Понял? Сразу же парить бросят.

— По-онял.

— Когда брать будем, — продолжает поучать Васька, — то Оська скажет крылья обдёргать, чтобы назад к нему не улетели. Ты не соглашайся. Они после этого плохо летают. А ему и хорошо, лишь бы его голуби над крышами вились.

— Понял... Ты каких будешь брать, сизарей?

— Больно надо, их от вороны не враз отличишь. Пусть на пионеров раскошеливается, деньги-то немалые просит.

— Тогда и я пионеров возьму, — соглашается с другом Серёжа, хотя ему больше нравятся сизари.

— А по клюву надо смотреть, чтобы не старые были. А то ведь подсунет таких, которые нестись не могут.

Теперь Серёжа окончательно убеждён, что Васька в голубях толк знает, и, соглашаясь с его авторитетом, он просит его:

— Ва-ась, ты мне выберешь пару, а?

— Выберу,— обещает Васька, и они поворачивают во двор Оськи Курдюмова.