Белые витязи
Шрифт:
С изумлением и презрением смотрели офицеры лейб-драгунского, лейб-гусарского, лейб-уланского и нежинского полков на вывернутые повозки, разбитые сундуки.
— Безобразие! Орда, а не солдаты! Никакой дисциплины!.. Один беспорядок — никакой пользы от них!
И продолжительное спокойствие за казачьими спинами с одиннадцатого июня по двадцать шестое августа забывалось за минуту старинной страсти к грабежу, к добыче...
Чтобы отвратить солдат от казачьего разгула, слышна в рядах команда: «На четыре повода, равнение направо — галопом... И чище глаз... равне-ение!»
Плавно идёт галопом корпус, и завистливо смотрят глаза солдат на гуляющих казаков.
Но
Живо собираются казаки в сотни и уже скачут сквозь густые зеленя навстречу дружным залпам линейного полка.
А в то время как Платов и Уваров хозяйничали в тылу, французы готовили последний удар.
Начальник артиллерии Сорбье усилил огонь центра тридцатью шестью орудиями гвардейской артиллерии и сорока девятью конными орудиями корпусов Натура, Мобура и Нансути. Эти громадные батареи стали громить войска Остермана и принца Виртембергского, находившиеся в центре, а сзади готовился молот, который должен был ударить по слабому центру русской армии и разбить её на две части — там в боевые колонны строилась Наполеонова гвардия.
Великий полководец опять овладевал боем, и насморк и головная боль стихали; он чувствовал, что залог победы: «Быть в решительном пункте, в решительный момент сильнее неприятеля» — скоро будет в его руках. Обдуманно отдавались приказания, и уже виделась победоносная российская армия разбитая, как некогда под Аустерлицем и ФридландоМ, — но там могли на немцев сослаться, а тут немцев не было...
Но были казаки! Казаки со своим Платовым и гвардейская лёгкая кавалерия с Уваровым выручили всю армию. Из корпуса вице-короля к Наполеону стали являться ординарцы, адьютанты и курьеры с донесениями, что тьмы казаков и гусар налетели на обоз, смяли бригаду Орнано, часть войска вице-короля и вот-вот обрушатся с тылу на армию, и тогда что будет! Это роковое известие непостижимым образом распространилось по войскам, и с тревогой оглядывались солдаты и офицеры назад, ожидая ужасной атаки с тылу.
Наполеон сомневался, но его уверяли, и он бросил своё место в самый решительный момент боя и поскакал на левый фланг.
Бегущие солдаты и прислуга, несущиеся без толку повозки показали Наполеону, что беспорядок велик и надо его прекратить. Пришлось отвлечь своё внимание от центра — дивизия Порэ и Вислянский легион Кланареда беглым шагом устремились на казаков.
Удобный момент пропал. За эти два часа суеты и отвлечённого внимания делами в тылу войска центр усилился войсками правого фланга и резерва, и промежуток, образовавшийся было между батареей Раевского и Семёновским — ахиллесова пята нашей позиции — был занят.
Наполеону оставалось одно: рискнуть своей гвардией и доконать утомлённого врага. Но на просьбы маршалов об резерве, на уверения в победе в случае поддержки Наполеон благоразумно ответил:
«Je ne ferai pas d'emolir та garde. A huit cents lieues de France, on ne risque pas sa derni'ere r'eserve» [48] — и Наполеон прекратил атаку.
Кутузов тоже мог послать всю армию и выиграть сражение, но ему надо было выбирать одно из двух: Москву или армию — и он избрал армию.
48
Я не нанесу удар, уничтожающий мою гвардию. В восьмистах лье от Франции нельзя рисковать ее последним резервом (фр.).
К вечеру бой постепенно стих: солдаты заночевали
Казаки вернулись на старый бивуак. С четырёх часов утра и до семи вечера они были на ногах, большинство верхом, много скакали, много прошли и мало ели. Лица были пасмурные, недовольные: от поиска в обозы ожидали больше.
Платов, которому опять нездоровилось, слёз с коня и, надевши свой халат, продиктовал рапорт о Бородине Лазареву и собирался лечь спать, как вдруг полог палатки приподнялся, и атаманского полка хорунжий Владимиров, бивший в этот день ординарцем при главнокомандующем, вошёл в неё.
— Ваше высокопревосходительство, — сказал он, — его светлость требуют ваше высокопревосходительство к себе.
— А ну его, — проворчал Платов, — чего ещё им надо! — и стал одеваться.
С Платовым поехал Коньков. Было темно. Люди молча сидели у костров, изредка переговаривались отрывочными фразами, вспоминая, кого убили, кого ранили. Платов с ординарцем часа два пробирались, ища главнокомандующего. Кутузов сидел в избе за белым тесовым столом перед кипящим самоваром. На столе валялись бумаги, карты, конверты. Несколько офицеров генерального штаба и Уваров были тут же. Уваров был красен и надут: за тот поиск, который должен был дать ему большую славу и большие награды, Кутузов его разнёс. Он находил, что гвардейская кавалерия и казаки могли сделать гораздо больше, могли решить победу в пользу русских и тогда не надо было бы отступать!
— Казаки! — сказал Уваров. — Казаки только грабили. У них нет дисциплины, они не могут действовать как порядочное войско. Это была толпа мародёров, а не кавалерия!
— Что же вы не сказали атаману?
— Атаман, ваша светлость, был пьян в этот день, — раздался чей-то свежий молодой голос из группы адьютантов и офицеров генерального штаба [49] .
Кутузов недовольно оглянулся и послал ординарца за Платовым.
Атаман не скоро приехал. Адьютанты острили: «Пока проспится — не скоро дело будет».
49
Чей это был голос, кто мог утверждать то, чего не было, — неизвестно, но клевета нашла себе место, и шестьдесят лет спустя «Московские ведомости» приписали неуспех Бородинского боя тому, что Платов был пьян в день величайшей битвы 1812 года. (Авт.)
Наконец он явился, как всегда, в мундире, при орденах, в кивере, улыбающийся, готовый отражать нападки.
— Что вы там наделали, ваше высокопревосходительство? — хмурясь, спросил Кутузов.
— Вы изволили получить мой рапорт, ваша светлость!
— Знаю я эти рапорты. По рапортам одно, по донесениям тоже очень хорошо, а на деле грабёж, мародёрство, безначалие... Что же это такое, войско или орда?
Платов потупился. Действительно, грабежом увлеклись немного. Но разве это такая беда?
— Точно, обозы пощупали, ваша светлость, но ведь и то, я вам скажу, где же казаку и взять в военное время себе справу? День и ночь на аванпостах да в партиях, поизносились, поистёрлись, тоже, я вам скажу, надо и то в толк взять, что снабжают нас плоховато... Одёжу имеем свою, а в военное время скоро ли из дома-то получишь. Я вам скажу, как и не позволить казаку пошарить, где что плохо лежит.
— Отлично! Значит, вы поощряете мародёрство?
Не любил этого слова Платов. Мародёрство могло быть у солдат, которых нельзя остановить во время грабежа, а казаки — другое дело.