Белый Бурхан
Шрифт:
Не вышла служба, на перекос пошло все… Да и как не пойти, если на пустом месте все выстраивалось! Кому нужен божий храм в этой дыре, зачем был поставлен? Или и вправду владыка считает, чем больше церквей понатыкано на земле инородцев, тем больше среди них святости развелось?
Прошибся игумен чулышманский-встречал и провожал истинных и твердых православцев, а те были нетовцы из кержацкого согласия Панфила Говоркова! И в монастырь православный не за небесной защитой шли, а с разведкой были посланы. Уж больно круто поп Широков начал им салазки загибать, окаянным Бурханом
Лишь от алтаря разбрелись по домам-схоронам, начали в себя приходить: да что это мы, господи, натворили-то; кому это мы, горемычные, на язык налипли, ровно мухи на смолу? В геенну огненную неминучую потащил всех окаянный поп-щепотник!..
Дней через пять собрались общиной, стали главных своих греховодников искать, а их и нету! Хотя, помнится, и тыкали перстами Капсим да Аким в Панфила Говоркова… А что — Панфил? Не пастух, а сам в стаде, за хвостами других быков пошел… На попа все и свалили: он, окаянный, затмение навел!
К местным калмыкам послали Капсима. Тот с Дельмеком поговорил по душам. Подтвердил Дельмек: да, приехали Бурхан и Ойрот в горы, старую веру привезли — скот не резать, молоком да кореньями трапезу править, камов не слушаться, сырой лес не трогать, по правде друг с другом жить…
— А с русскими как будете? — спросил Капсим.
— Хорошо будем, — сказал Дельмек. — Кто хороший человек-пускай живет, кто плохой — выгоним…
Доложил Капсим на общине как и что. Не поверили, башками закрутили, бородами затрясли: кто, мол, разберет теперь плохого и хорошего для них, под шумок да горячую руку долго ли той орде перебить всех поголовно? Тогда-то Панфил и надоумил всех: к отцу игумену надобность прямая съездить. В самой середке горы живет, ему ли не знать правды про того Бурхана с Ойротом? Ошалели было от таких Панфиловых слов: поп обманул, где же игумену-то верить?
Вербный спасовец Фаддей масла в Панфилов огонь подлил:
— Путь солнца всегда с востока на запад был. Он жа — путь нищих и святых: с восхода на закат. А сам монастырь на восходе и стоит! Ежли и пришел тот Бурхан во всем окаянстве своем, то монастыря не минул, не сокрушив оный!.. Там и правда вся.
Закивали головами, посоветовались гудом, порешили: верно Панфил говорит, прав Фаддей, одна беда — даль несусветная до правды той! Кто рискнет в зиму идти, на погибель?
Панфил только усмехнулся и перстом в них троих ткнул:
— Капсим, Аким да Фаддей! Святости в них больше нашей — не пошли к попу, потому и в нищете тонут!.. Справу дадим им и семьям нужную — пойдут!.. Ну и согласились. Что так с голоду помирать, что эдак…
Напутственное слово сам Панфил дал:
— На слухи разные не доверяйтесь, монахов не слушайте и себя никому не открывайте! Нужда будет кукишем чужую икону осрамотить, не брезгуйте… А вота Никандра самого — добейтесь! Тот в обман своих не введет…
Фаддей было обиделся:
— Мы-то крепки в своей вере остались! Перекресты пущай чужим иконам кукиш кажут, им не привыкать!.. Обозлился Панфил, притопнул:
— В сруб за грехи наши загоним! Из общины попрем! И вот все позади. Никандр в обман не ввел, сказал чистую правду: ружьишки в хозяйстве, мол, держать не повредит… Куда уж ясней-то! Одно теперь и смущает кощунов: на монастырскую икону кукишем никонианским молились, на себя скверну возвели. И кресты нательные взяли, хотя и свои есть. Но Фаддей успокоил:
— Нет греха на нас! За мир терпим!.. Иконы в монастыре на доске писаны — такой, что и на лавки идет, по которым задами ерзают… Не из святой колокольной меди отлиты с молитвой! А посейчас, слышал, те иконы даже монахи из калмыков мазать наловчились!
— Верно говоришь, — отмахнулся Аким. — Бог с ней, с иконой! С крестами дареными что делать: бросить — грех, нести — срам… Может, по пути у калмыков их на барана поменять?
— Держи при себе, — решил Капсим, — в Иордани освятим! Карман не оттянут, не прожгут… Фабричная штука, дорогая-блестит, как зеркало!.. Добром не швыряются.
— Верно Капсим говорит, — поддакнул Фаддей, также не решаясь расстаться с крестиком. — Спасов символ, не сатанинский… И сын божий на нем!.. Душевная молитва завсегда любую грязь от души отскоблит!..
Кони, ждущие в ближнем лесочке, радостно заржали, приветствуя людей, в которых за долгую и трудную дорогу признали своих хозяев. И по настроению самих людей почувствовали, что у них теперь дорога прямая — домой! А дому-то, яснее ясного, кто не рад?
Отъехав с версту от обители, разложили костер. Полезли было в седельные сумы, да вспомнили про монастырский харчевой припас.
— Все едино теперь нам грех отмаливать! — сказал Фаддей и развязал свою дареную котомку. — Ого! Сытно кормятся иноки!..
У Капсима рот давно уже был забит запашистым хлебом: если бы не дальняя дорога, ребятишкам снес. Те уж и запах хлеба позабыли, на драниках из отрубей с картошкой живут, да и те, поди, уж повывелись… На обещания только Панфил щедрый!..
В горах еще стояла плотная зима, а в долинах и в лесу уже начал сказываться робкий весенний снег, переродившийся в мелкую крупу. Но быстрее людей перелом в зиме уловили лесные жители: зайцы пошли петли кропать, игрища устраивая; волки за суками стаями побежали; птенцы желторотые и прожорливые запищали в гнездовьях…
Родион, Фрол и Кузьма не своей волей возвращались в далекую деревню, а по строгому приказу самого полицмейстера. Стражники, охранявшие ярмарку от возможного набега Техтиека, сцапали их ночью, сыскав по угасающему уже костру. Еще бы не сыскать, если огней в тех местах и за десятки верст не было! А все Кузьма — не будем, мол, гасить, а то волки-то пожрут сонных, а при живом огне в жисть не тронут! А волки и огня не испугались: пошли да и повязали их, как лесных разбойников, пинками животы и спины перекрестив. Побив, те двуногие волки обшарили беглецов, все деньги и бумаги на предмет подозрения и воровстве и прочей жули изъяли, к седлам своих коней веревками прикрутили и — айда обратным жутким пехом в самый Бийск! Ох и дорога была!.. Сапоги свои новые, что Макар подарил, Родион враз порешил на той дороге, а темноверцы сыромятные подошвы у своих бахил протерли до живой кожи…