Белый Бурхан
Шрифт:
Глава восьмая
СЕМЕЙНЫЙ РАЗЛОМ
Винтяй заявился на самую масленицу, обряженный, как петух: сапоги с лаком, шапка соболья, шуба с бобром, золотое массивное кольцо на пальце. Игнат даже обомлел от неожиданности:
— Под гильдейского купца ладишься никак?
— Уже наладился! Из Бийска-города гумагу казенную привез на право торговлю править в этих местах по всему дючину! — ухмыльнулся Винтяй, расстегивая шубу и показывая гарусный жилет с часовой цепью. — Шкурами торговлю заведу, кожевенный завод на Коксе
— Ишь ты! — покрутил головой Игнат. — С размахом решил свою жизнь без отца завести? Заводов-то мы могли бы и вместе понаставить! Да что заводы, — махнул Игнат рукой, — пароходы могли бы по рекам запустить с помощью господа…
— С тобой наставишь и напустишь! — Винтяй зло сверкнул глазами. — На сундуке с золотом сидишь, а сам пустые скоромные шти хлобыстаешь! Тебе что? Ты — старик, много еды не осилишь, в тяжких трудах не изморился… А работникам-от каково с твоих штей-помоев? Наработают оне на тебя — соломину втроем поднимать будут!
— А это уже не твоего зуба крендель! — вспыхнул Игнат. — Сопли не подтер, а туды жа — отца учить!
Винтяй расхохотался, срамную фигуру из пальцев скрутил, плюнул на нее, Игнату под нос сунул:
— Вота, выкуси! Оте-е-ец…
— Ежли срамотить меня заявился, то уходи! Ежли по делу какому — говори! А фиги-то, вон мать и из теста крутить умеет…
— Сковырнуть я вас всех порешил. На черта вы мне?
Ни у кого не спросясь, Винтяй прошел в горницу, на молящихся братьев и сестер ногой притопнул, дураками обозвал, обмахнулся кукишем православным на святые лики, снова захохотал, как филин в лесу, а не старший брат в доме, которому крайнюю строгость и степенность подобало бы блюсти.
— Все ему в рот пялитесь? Свои рты самодельными молитвами позаклеили? Эх, вы… Он жа с ума свихнулся, не видать разве?
Братья переглянулись и потупились, сестры прыснули в кулачки. Вошел Игнат, встал каменным истуканом на пороге, покривившийся перст свой в потолок воткнул:
— Пришибет тебя господь за такие слова! И за поруху веры нашей, и за то, что на отца родного его помет науськиваешь!
— Ан спужал? — нахмурился Винтяй. — Погоди-ка, я тебя покрепше спужаю! В коленках задрожишь! — Он сунулся рукой в карман жилета, вынул голубоватый лист, сложенный вчетверо, взметнул его над головой. — По этой-от казенной гумаге я есть арендатор кабинетовских земель и потому приказую: немедля все отсюдова катись, не то все ваше хозяйство конфик… конфискую, а вас, оболтусов, в самую глухую Сибирь упеку на веки вечные, как воров!.. Ну, выкусил?
У Игната отнялся язык. Он начал судорожно хватать воздух руками, по-рыбьи открывая и закрывая рот, выпучив глаза и покраснев, как хорошо начищенный медный самовар. Сестры кинулись к отцу, заверещали, а братья двинулись к Винтяю, сжимая кулаки. Один из них — Сера-пион — выхватил бумагу, которой тот похвалялся, разодрал ее в мелкие клочья. А Феофил сгреб Винтяя за шиворот и потащил к окну. Ткнул головой в раму, вытыкая ее и переваливая грузное тело Винтяя через подоконник в сугроб. Потом отряхнул руки и, высунувшись в дыру, сказал спокойно:
— А завтрева я тебя запалю, колом двери подперши! Вота.
Винтяй уже сожалел в душе, что этаким клином на разлом семейного устава пошел. Да и угроза Феофила — не пустой разговор! Он — настырник, не чета Серапиону или Федору с Яшкой… Исподволь надо было, потихоньку… Э, да что теперь о том кудахтать! Дело сделано, теперь надо усадьбу стеречь и за работниками в оба глаза подглядывать: сам-то Феофил с петухом красным не подкрадется, а нанять греховодника за отцовы деньги сумеет…
И бумага нужная пропала! Другой теперь и не выправишь враз… Дернула его нелегкая! Мог бы и не в горнице, а там еще, в прихожей, отца той бумагой по темечку долбануть… Нет, всесемейного страху захотелось! Воя в три ручья!..
Поменяв одежду, Винтяй привел себя в порядок.
— Всю физию Феофил стеклами ободрал! — замазывая царапины на лице медом с водкой, проворчал Винтяй. — Не мог ногами выпихнуть!
Отец Капитон оказался дома. Сидел в домашнем нанковом подряснике и раскладывал излюбленный им пасьянс колодцем. Увидев молодого Лапердина, расплылся в улыбке:
— А-а, купец! С чем пожаловал?
— Посоветоваться пришел. С отцом сызнова поругался, да и с братами тоже… Не сегодня, так завтра за ножи-топоры возьмутся!
— Раскол среди раскольников? — усмехнулся отец Капитон. — Не огорчайся, купец! Когда новое идет, оно завсегда старое метет…
Утешать поп умел, но сейчас Винтяю не утешение было нужно от него, а крепость!
— Феофил грозил красным петухом-от… Поп хмыкнул и перемешал карты.
— Это что же, по каторге он заскучал никак, сердешный?
— Знамо, не своимя руками…
— Эх, купцы-купцы! И чего вы опять не поделили?
— Карахтеры у нас!
— Да, купеческая гордыня известна!
Иерей тасовал карты и думал. Случай, конечно, подходящий купца-перекреста покрепче к алтарю привязать… А ну как и взаправду полыхнет ночью Винтяй Лапердин?
— Бог милостив, купец!
— Отведи беду! Я наперед на все согласный-от!
— Освятить только и могу строение твое…
Винтяй поспешно сунулся в карман за бумажником.
Случилось невиданное: хозяин сам пришел к Торкошу на конюшню!
Оглядев и охлопав своих рысаков, он задумчиво взял в кулак поредевшую бороду, густо повитую за последнее время серебром, уставился на конюха как-то по-совиному, не мигая. Потом спросил с неожиданной лаской в голосе:
— Поди, тянет к винищу-то, а?
— Есть маленько, — вяло улыбнулся Торкош. — Поп приходил, за вино ругал. Деньги отдавай, говорил…
— Эвон! — удивился Игнат. — Ты и ему задолжал, выходит?
— Всем должен, — вздохнул Торкош, — беда просто.
— Не пей, беды не будет!
— Как не пить? Праздник большой!
— Все в ум не возьму, что ты в православие теперь окрещен, — нахмурился Игнат. — Ладно, дам тебе водки, коли праздник!.. Сготовь мне возок к вечеру, в Бийск поеду по делам…