Белый Бурхан
Шрифт:
Голое, срамное и окоченевшее тело отца Лаврентия подняли на таежной тропе кощуны, возвращавшиеся из Чулышманского монастыря через Артыбаш, Чою и Улалу. Прикрыв его тем, что нашлось в седельных сумках, они по очереди везли тело, не раз и не два его роняли, но мертвый есть мертвый — стыда и боли не знает. Как ни везли — привезли. Чуть ли не на утренней зорьке постучались в поповский домик, вызывая попадью. Матушка Анастасия вышла заспанная, растрепанная и в немалом гневе:
— Чего зыкаете ни свет ни заря?
— Мертвое
— Нету священника! — закричала попадья, норовя захлопнуть перед ними дверь. — В епархию и миссию уехал! Некому отпевать!
— А мы его тело и привезли! — чуть ли не жизнерадостно сообщил выметнувшийся из-под локтя Фаддея Аким. — В полном, тово, окоченении!
Попадья замерла. Рука, сжимавшая концы пуховой шали, разжалась, враз опростоволосив и едва не оголив женщину, ставшую в один миг черной и горькой вдовой.
— Где он? — спросила она тихо, судорожно икнув. Капсим кивнул на своего коня, где поперек седла лежал грязно-серый продолговатый сверток, с одной стороны которого торчали босые желтые ноги, а с другой — кудлатая борода, забитая снегом и заплеванная кровавой слюной: разбойник только оглушил его, повредив череп, а уж мороз довершил все остальное…
Какое-то время попадья стояла недвижно, будто примерзшая к дверному порогу, пока мужчины снимали и раскладывали на крыльце то, что было когда-то горбунковским иереем. Переглянувшись и не дождавшись других приказов, затоптались, терзая шапки, смущенно поглядывая друг на друга.
— Вота, значит… Пришиб его кто-то на дороге за Чергой, да и ограбил дочиста, даже исподнее сняв! — Капсим что-то хотел еще прибавить утешительное, не нашел, хлопнул шапкой по колену. — Жизнь, язви ее совсем!
Остальное за него договорил жизнерадостный Аким:
— Из калмыков, тово, кто-то! У их жа — голью голь!.. А тута — и одежа, и деньги, и конь! Шутка ли?
Только теперь до матушки Анастасии дошло, что этот безобразный сверток из холщовых полотенец, крапивных мешков и запасных портянок и есть ее муж. Кому он теперь нужен, кто вспомнит о нем, когда другой священник пропоет с подобающим по уставу надрывом над собратом своим «вечную память»?
— За дохтуром сходить? — осведомился Фаддей, с испугом наблюдая, как стремительно бледнеет попадья.
— Что? — удивленно посмотрела в его сторону матушка Анастасия. — Ах, да… Спасибо вам, люди! А доктора звать не надо, не любил его отец Лаврентий…
Капсим надел шапку, поклонился в пояс и первым шагнул от крыльца. Остановился возле коня, поджидая остальных. Но Фаддей и Аким не торопились. Сначала по просьбе матушки занесли тело в дом, потом, наверное, устроили торг за доставку мертвого тела, за полотенца, мешки и портянки, в которые тот был завернут. Наконец они вышли. Капсим заметил зеленый уголок тройки, торчащей из кулака Акима, осуждающе покачал головой:
— Ну и хват ты! С покойника-то разве можно?
— А я не с покойника, тово, — ухмыльнулся Аким, — С покойника теперич ничего не возьмешь… Я с ей, с живой, тово!
— Набрался я сраму с тобой! — недовольно буркнул Фаддей. — Каб знатье так и подымать бы тело попа не стали… Пущай бы его волки хрумстели…
Сбросив свое ветродуйное барахлишко, Родион облачился в добытую шубу, теплые сапоги и меховую шапку, хохотнул:
— Как на меня шито!
Он подошел к коню, успокоил животину, похлопав ладонью по нервно вздрогнувшей шее, проверил подсумки, ухмыльнулся:
— И жратва вдосталь, и так всякое барахлишко на дальний путь! Проживу теперь легко до весны! Тем паче с деньгами…
В шалаш он решил не возвращаться. Чего ради ему тех оболтусов кормить? Пусть уж теперь они сами по себе живут, а он со своим фартом — сам по себе!.. Расчелся за сало да краюху ситного с ними, будет!
Куда теперь податься? В Еланду или Едиган? Там Родиона не знают и можно прижиться у какой-нибудь вдовой бабы. А может, подальше куда махануть? Он же теперь — верховой, не пеший! Сорок верст отмотать за день — нет ничего!
Родион сел в седло, уверенной рукой взял повод, оглянулся в последний раз на мертвеца — ничего, лежит как миленький…
— Прости уж меня, окаянного! — вздохнул убивец с запоздалым раскаянием и сдвинул коня с места.
Тропа вела на запад через Песчанку и Ануй. Можно от Черги и на север двинуться по Каменке. Можно и обратно вернуться — через Усть-Сему на Чемал и дальше к югу… Все дороги его, всем лесам, рекам и горам он теперь полный хозяин!
Чем ближе к реке, тем приземистее и разлапистее деревья. Тропа беснуется, идет зигзагами, то поднимается вверх, то падает книзу… Угасла заря, налились и засияли звезды…
Может, хватит от своего страха и стыда убегать? Может, пора огонь зажечь и чайник на подходящую коряжину навесить?
Очередной поворот, и Родион едва не налетел конем на другого конного, вынырнувшего из черного разлома камней будто призрак — неожиданно и бесшумно.
Родион натянул повод, но всадник остановился как вкопанный, раньше его.
— Не твой конь, что ли? — услышал он насмешливый голос.
— Почему не мой? — испугался Родион. — Мой.
— Своего хозяина конь сразу слушается.
«Влип никак? — со страхом подумал убивец и почувствовал, как лоб под меховой шапкой взялся липкой испариной. — Калмык по обличью, а по-русски шпарит не хужей меня! Зайсан-староста ихний? Нет, те с бляхами ездят…»
— Чего испугался-то? — спросил встречный добродушно и спешился. Костер пока разведем, чаю попьем, подружимся…
— Испугаешься небось, когда человек из самой скалы выходит!
Скоро затрещал костер. И затишок для огня меж камней, и топливо рядом только руку протяни…