Белый Бурхан
Шрифт:
— В долине Терен-Кообы ты тоже будешь петь свои песни?
— Не знаю. Я еду не петь, а слушать…
У Ыныбаса не было особого отношения к Заповедям Неба. Он был уверен, что они вообще не нужны никому. Тем более девять! Любому человеку хватит одной заповеди: живи дружно со всеми, не обижай никого, никому не заступай его пути и не хватай за повод его коня! Христианский декалог тоже состоит из прописных истин, — а многие ли следуют хотя бы одной из них до конца? Не нужны Алтаю никакие законы и прописи! Ему нужна настоящая свобода, независимость
Прощальный костер разожгли на развилке дорог. Вправо — тропа на Теньгу и Ябоган, влево — на Каракол и Онгудай. Отсюда Чочуш и Ыныбас уходили к верховьям Катуни, к Храму Идама, а Кураган — через перевал в священную долину Теренг.
Новобранцев Яшканчи Хертек осматривал придирчиво и строго. Да и вопросы задавал, к каким парни не привыкли. В конце концов Кара Тайн не выдержал:
— Кто силу словами показывает? Побори нас сначала!
— Руками или на поясах? — деловито осведомился Хертек.
— Мне все равно! Я сильный.
Хертек расстегнул свой широкий пояс и сбросил меховую куртку. Кара Таин развязал опояску и снял шубу. Противники еще не успели и сблизиться как следует, ухватиться руками друг за друга, как парень грянулся оземь. То же самое повторилось и с другими парнями, и только с Уйбалой, пришедшим из урочища Мендур, где начинается Чарыш, тувинец протоптался немного дольше, чем с Кара Таином — и устал, и теленгит оказался жилистым и увертливым.
— Здоровый дядька! — подвел итог Уйбала, смущенно поднимаясь с земли. — Настоящий алып! Я теперь буду звать тебя Хертек-Алып, ладно?
— Ты тоже крепкий парень.
Теперь с отрядами добровольцев разобрались быстро, и Хертек охотно включил всех парней Кара Таина и Уйбалы в состав своих воинов, выдав им одинаковые меховые куртки и винтовки. Потом кивнул на Яшканчи:
— Будете слушаться его. Я не могу постоянно находиться в Терен-Кообы! — Он сел в седло, подал знак Яшканчи, попрощался с парнями, подняв правую руку с плетью.
Возле юрты оба всадника остановились, и Хертек положил ладонь на плечо Яшканчи:
— Это хорошие парни. В строй они пока не годятся, но для охраны Чета Чалпана сойдут… Бурхан Пунцаг дал тебе задание: встретить наших ярлыкчи и провести их по осыпи в пещеру. Только их!
— Я их знаю?
— Ыныбас и Дельмек. Они приведут с собой вооруженных людей, которые тоже пока будут подчиняться тебе. Позаботься об их устройстве. — Хертек достал из кармана исполинскую монету, протянул ее Яшканчи: — Этого золота тебе хватит, чтобы оплатить все расходы и убытки…
Адымаш встретила мужа укоряющей и тревожной усмешкой, похожей на гримасу боли. Яшканчи только вздохнул и широко развел руками:
— Дела, жена. Дела!
Он отдал ей монету, Адымаш внимательно осмотрела ее. Такие деньги ей еще не попадались…
— Есть будешь?
Яшканчи кивнул и сел выше огня. Неуверенно и боязливо подошел Кайонок, пристроился рядом, спросил просяще:
— Ты и завтра меня не возьмешь с собой на яйлю? Яшканчи криво усмехнулся. Яйлю… Он уже и сам забыл, как выглядит пастбище, где ходит его скот, порученный Чегату.
Куулар Сары-оол дал выпить Чейне отдающий плесенью напиток, и она пришла в себя. Удивленно огляделась, ощупала свои белоснежные одежды, спросила тихо:
— А где Ыныбас? Я только что говорила с ним.
— Ыныбас у хана Ойрота. Скоро ты увидишь его снова. Чейне недоверчиво и осторожно посмотрела в сухое лицо колдуна и не узнала его: белые волосы, окладистая серебряная борода, разлетевшиеся в разные стороны кустистые брови, пронзительный взгляд, следящий за ней пристально и неотступно…
— У тебя другое лицо, Белый Бурхан! — удивилась Чейне, только сейчас разглядев темные полосы, идущие от крыльев носа к ушам и как бы разделяющие лицо колдуна две половины — живую верхнюю с ужасными глазами и мертвую, неподвижно застывшую, нижнюю.
— Сейчас у всех бурханов такие лица. Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, только немного тошнит и кружится голова.
— Это скоро пройдет, и ты снова станешь такой, какой была.
— А кто я теперь? Кем я была недавно?
— Теперь ты — Чейне. Но ты еще и небесная жена всех бурханов. Или ты забыла о своем долге? Забыла до такой степени, что готова отдать себя простому смертному? Ведь ты — богиня!
— Я люблю Ыныбаса, Белый Бурхан. В глазах черного колдуна вспыхнул знакомый кошачий огонек, которого она так боялась. Он взял со своего стола круглое зеркало с костяной ручкой, протянул ей, усмехаясь своей мертвой ледяной улыбкой:
— Посмотри на себя внимательно, Чейне! И реши сама — стоит ли смертный, грязный и ничтожный человек твоего внимания? В состоянии ли он будет оценить то, чем по ошибке владеет?
Чейне осторожно взяла из его рук дорогую игрушку, поймала свое отражение, недоверчиво провела пальцем, унизанным драгоценностями, по губам, по лбу, потрогала свои волосы, усыпанные бисером и золотыми узорчатыми мгами. Прошептала испуганно:
— Неужели это и вправду я?
— Ты, Чейне. Я только огранил тебя, как дорогой и редкий камень… Мне не пришлось много трудиться! Ты почти все получила от матери и отца.
Чейне знала, что она красива, но сейчас она не хотела себя узнавать в зеркале — это была другая, блистающая золотом и камнями женщина, в незнакомых ей шелковых одеждах…
— Разве я такая, Белый Бурхан?
— Ты во всем осталась прежней, только мы сделали тебя еще прекраснее… Воля Неба!.. Ты все еще любишь своего Ыныбаса?
— Да, Белый Бурхан!
— Тогда иди к нему… — Неожиданно по лицу черного колдуна прошла гримаса гнева, оживив обе половины лица. — Надо было сделать из тебя старуху! Уходи, пока я не передумал.