Белый Бурхан
Шрифт:
— У меня рука-тяжелая…
Кучук наклонился, пошарил по земле руками, медленно выпрямился. Спросил растерянно:
— А ружье его где?
— Он только что коня отпустил пастись. Может, к седлу приторочил? Не будет же он его за собой таскать…
Кучук снова наклонился и, решившись, перевернул убитого:
— Гнилая башка! Это же не Дельмек!
— Как не Дельмек? — удивился Учур. — И ростом, и походкой… Что, Дельмека не помню? — Он подошел к мертвецу, присмотрелся, схватился руками за голову: — Яшканчи?! О-о, кудай… Да за него же нам теперь
Кучук стремительно рванулся в сторону, но Учур успел поймать его за руку, вцепился в нее:
— Нет, Кучук! Ты от меня теперь не уйдешь!.. Вместе на веревке болтаться будем!
— По-о-ошел от меня, паршивый баран! — завопил Кучук и, размахнувшись, треснул своим пудовым кулаком бывшего кама между широко расставленных глаз. — Один болтайся на той веревке!..
Учур замертво свалился рядом с Яшканчи…
Над горами робко начала светлеть полоска восхода.
Глава десятая
СМОТР СИЛ
Отец Никандр пощупал хрустящий конверт и вяло махнул рукой:
— Ступай, сын мой. Отдыхай с дороги.
Сломав сургучную печать, игумен подвинул подсвечник и развернул голубоватый лист…
На этот раз бумага из Томска была на удивление краткой и сухо сообщала о начавшихся противохристианских волнениях на юге уезда и о мерах, которые предписывалось предпринять на тот прискорбный случай, если эти волнения перерастут в бунт и обрушатся на православные церкви, монастыри, миссионерские центры и поселения. Одобрению подлежали разного рода вспомоществования верующих в сокрушении оных смут и волнений…
Прочитав до конца паническую бумагу, отец Никандр злорадно усмехнулся. Как-то теперь будут выкручиваться архимандрит и владыка перед Победоносцевым, а тот — перед самим государем императором?
— Упреждал ведь их всех!
Как ни поверни — правда оказалась на его сторона! А вот на чьей стороне будет победа? Ведь он, Никандр Попов, не для того в этой окаянной глухмени столько лет сидит, чтобы вослед за правдой своей и самую победу над басурманом Поспеловым отдать! Будет с него и того окаянного доноса!
— Сказавший «аз» да скажет «буки»!..
Игумен еще раз прочитал бумагу, положил ее на стол, прихлопнул ладонью, чтобы не топорщилась на сгибах. Всему православию натрезвонил преосвященный! А зачем? Много ли сил надо было прошлым летом, чтобы ту болячку сковырнуть?
Хан Ойрот и Белый Бурхан, конечно же, не с неба упали. Год, а то и все два, в горах Алтая жили, и орда их прятала, берегла!.. А теперь вот и сила немалая у них накопилась. И та сила, конечно же, не дрекольем вооружена… С большой кровью и немалыми трудами потными возьмешь теперь того хана Ойрота! Да и возьмешь ли? В горах, что в густом лесу — сел за камень и не видать, встал за дерево — как в воду канул!..
А бумага эта епархиальная — пустая суть… Своими малыми силами, мол, бейте нехристей! А где они, те малые силы? Пока их, как грибы соберешь, червь съест на корню… Посчитать разве, позагибать по пальцам? Ох-хо…
Молодых иноков с сотню набрать можно будет. Одна беда — большая часть их перекресты. А на перекрестов надежда малая: шестеро сбежали по осени, одного из них на убийстве и грабеже застукали пастухи и прибили. Еще ответ за него держать придется в управе благочиния! Восемь этой весной ушли, вместе с талой водой уплыли. А сколько еще из них удобного для себя момента дожидают?.. Вот и выходит, что не сотню надо считать, а десятка три, много четыре! С охотниками из русских еще потолковать по-христиански можно, бумагой этой припугнуть…
Сюда, на Чулышман, бунтари ойротовы не сунутся — далеко и глухо. Да и ждать их не надо, самим в долину Теренг идти. Дорога неблизкая — верст триста с гаком в любой обход. Вот если бы напрямик как пройти! На Эдиган через Сумульту и Куминские горы… Охотники знают ту тропу через десять перевалов, сам от них слышал… Хорошо бы и ладно!
Игумен вызвал послушника, повелел в колокол бить набатом.
Тот завертелся, будто ошпаренный:
— Али горит что, святой отец?
— Алтай горит!
Куулар Сарыг-оол с наслаждением стер грим с лица и снял затылочную плетенку искусственной косы, вновь надел свою черную шапку. Потом подошел к алтарю, бросил щедрую щепоть самовозгорающегося на воздухе состава, развел огонь с помощью бересты, смол и масел, придал ему цвет крови, молитвенно поднял руки:
— Великий Агни йога! Я выполнил свой долг перед таши-ламой и теперь должен выполнить его перед тобой!.. Укажи путь.
Пламя дрогнуло, вытянулось золотым столбом, загудело.
Куулар Сарыг-оол бросил еще щепоть порошка, перекрасив огонь сначала в голубой, потом в зеленый цвет.
— Я установлю твой жертвенник в Храме Идама! Клянусь тебе.
Пламя приняло форму куста, потом золотого шара, растеклось пленкой ртути, погасло, выбросив сноп белых искр.
— Благодарю тебя, Агни Йога.
Нетерпеливо стукнул молоток по тарелке, но хозяин кельи даже не обернулся: кто бы сейчас ни пришел, он не увидит жреца Бонпо раньше, чем тот закончит моление своим богам.
— Я принесу вам в жертву, Савитри и Ваю, не только Шамбалу таши-ламы, но и двух ее вождей! Я не буду делать из их голов священные габалы, я тебе, Савитри, подарю их живыми, а тебе, Ваю, отдам подземный храм! Да будет так! Великий Агни мне указал правильный путь…
Куулар Сарыг-оол упал на колени, провел ладонями по лицу, медленно выпрямился.
Теперь можно и поднять камень.
Глупо думать, что одна искра сделает пожар, если даже она и упадет на сушняк, если даже в это время не будет дождя и ветра. Нужен каскад, нужны нарастающие события, паузы между ними в их положении — непозволительная роскошь… Завтра же надо выводить вторую группу и избавляться от этого проклятого золота, которое теперь уже не нужно только потому, что с ним некогда возиться… Надо уходить из Алтая!