Белый Бурхан
Шрифт:
Он спустился к проводникам, пристроившимся со своим костерком под скальным навесом, спросил, отводя глаза:
— Сколько мы одолели с утра-то?
— Поднимемся на Чакрык, игумен, десяток верст с дороги скинем!
— А всего сколько идти?
— Сорок две версты с хорошим гаком… Игумен вернулся к своим инокам, грозно притопнул ногой:
— А ну, поднимайтесь!
Монахи, кряхтя и постанывая, хватаясь попеременно то за поясницу, то за онемевшие икры ног, начали вставать с продавленных до воды подушек мха. Охотники-проводники, загасив свой костерок, сразу же ушли вперед,
Нет, надо было все-таки идти старой дорогой, натоптанной…
Хриплый рык послышался за спиной отца Никандра, и он недоуменно обернулся. Ничего не случилось: монахи хором пели псалом Давида.
Наутро некоторые начали покидать священную долину, но с перевалов кезеры Хертека возвращали их обратно. Потом поползли слухи, что в Терен-Кообы идут русские войска, и потому хан Ойрот будет формировать свою армию прямо здесь, среди пастухов, скотоводов и охотников. И, наконец, эти слухи сменились откровенным страхом: пророк Чет Чалпан, покинув свой аил, сам объехал все большие сеоки и объявил о новом приходе богов в долину, которые будут казнить тех, кто виновен перед небом, и награждать тех, чья святость осталась нерушимой…
Это подлило масла в огонь, и люди снова устремились к перевалам. Хертек метался между охранными отрядами, но люди упрямо рвались из долины, сминая ряды кезеров: слушать и внимать Ак-Бурхану они были не против, а держать за свои поступки и проступки ответ перед ним — нет!
— Нас дома ждут, алыпы! Пропустите!
— Сколько можно проживаться здесь? Скоро своих коней есть придется!
— Пропустите! Мой сеок — дальний, неделю уже потеряли в дороге, три дня здесь сидим!..
Совершая очередной рейд с Ябоганского перевала на Ян-Озекский, Хертек наткнулся на Дельмека, выслеживающего Кучука с братьями, попросил его:
— Выручай! Люди в долине точно взбесились! Скажи Чету, чтобы он вышел к людям и сказал им несколько слов: он пророк, ему поверят! К тому же, он сам заварил всю эту кашу!
Дельмек с сомнением покачал головой, но к Чету поехал.
Тот был в смятении: паническое настроение людей передалось и ему, да и разговоры, бурлящие в долине, не проходили мимо его ушей, и все они сейчас были кощунственными. Люди устали от ожиданий и их действительно ждали свои неотложные дела!
Выслушав Дельмека, Чет испуганно заморгал:
— Эйт! Разве я могу говорить с народом, как Белый Бурхан? У меня и белых одежд нет… Ыныбас обещал привезти их, да забыл об этом!.. Как я пойду к народу, с чем?
Дельмек сдержанно рассмеялся:
— Русские попы с крестом ходят, ты со знаком Идама пойдешь! Сейчас нарисую!
Он попросил Чугул принести ему кусок чистой белой тряпки и углем из очага начертил круг, обведя снятую с казана крышку, внутри круга нарисовал косой крест, сломав каждый из его четырех лучей три раза и опустив их к центру рисунка. Поднял этот самодельный флаг, встряхнул его:
— Ну, как?
Чет вздохнул и кивнул головой:
— Пойдем к людям, ярлыкчи! Надо помочь стражу бурханов.
Кара Таин и Уйбала, предупрежденные Дельмеком, уже выстроили живой коридор из своих парней, идущий к большому камню, зачем-то поставленному бурханами в одну из ночей торчком Заметив что-то необычное, люди со всей долины начали стекаться к этому месту. Даже те, что пробивались с криками и руганью на перевал, повернули обратно.
Чет огляделся, развернул плечи и уверенно зашагал вперед, сопровождаемый Дельмеком. Издали был виден знак Идама на груди пророка и его поднятая вверх правая рука. Возле камня он остановился, строго посмотрел на Дельмека:
— Надо закурить арчин, ярлыкчи!
Кара Таин, поймав требовательный взгляд Дельмека, поторопился к аилу. Скоро из него вышла Чугул, неся в чаше огонь очага.
Скоро у подножия камня закачался голубовато-белый дымок.
Чет Чалпан, поднятый на вершину камня руками парней Уйбалы, поднял руку, призывая к тишине. Потом сказал:
— Люди! Белый Бурхан обещал вам прийти снова!
Неожиданно его голос окреп:
— И он пришел!
Кезеры Хертека шли клином от перевала, раздвигая толпу. Следом за ними гарцевали на белых конях три блистающих всадника с посохами в руках.
Проводники-охотники бросили монахов на второй день пути прямо на тропе, круто срывающейся вниз.
— Теперь не заблудите, — сказал один из них, ткнув рукой куда-то в сторону сизой дымки лесов, — вон она, Катунь!
И, махнув товарищам, исчез среди густых и занозистых колючек жимолости, уходя направо своей охотничьей тропой в дебри Чемала. Монахи испуганно переглянулись, потом уставились на игумена:
— Каво теперь делать-то будем?
— Идти! — рявкнул отец Никандр. — Вниз, к реке, на переправу!
Не оглядываясь, он начал осторожно спускаться вниз, обходя большие камни и подозрительные зыбкие осыпи.
«Только бы выбраться! — исступленно думал он. — Я бы вам потом, иноки, всем показал кузькину мать! Каменный пол будете лбами долбить денно и нощно!»
Внизу игумен опустился на раскаленный солнцем камень, перевернулся на спину, свирепо глядя на круто падающую извилистую тропу, где пыхтели и обливались потом вконец измотанные монахи. Одышка, а следом, за ней и злость, медленно отпускали его…
«Ничего, пусть попыхтят! Сбросят лишний жирок и злее в долине драться будут!..»
Доплелся первый монах. Не сел, а прямо упал рядом с игуменом, полами рясы красное лицо утирает, дышит, как кузнечный мех:
— Крута горка! Кручей других будет…
— Ты теперь, Ничипор, головным пойдешь. Эти места ты должон лучше всех нас знать! Сам-то эдиганский? Монах мотнул кудлатой головой:
— Мальчонкой ходил с отцом, перезабыл, поди, все… Одно и помню, что и далее — лес да шеломы, пупы да косогоры, зазубри да шиши… А идти через чернь да урывы, с подыма на урыв… [191] Одно окаянство, а не дорога!
191
Местные названия складок местности и лесов. (Примечания автора.)