Белый Бурхан
Шрифт:
– Грешны-то - грешны, о том спор не веду... Откуда выем свой делал? С потолка, никак?
– Из "Листвяницы", само собой...
– Да-а, братья!
– Панфил взлохматил бороду.
– Во главе-то всего что поставил?
– Чистотел духа.
Панфил вспомнил свой тайный визит к попу, смущенно предложил, покосившись на молчаливых общинников:
– Может, помягче что? Аль единоверие у нас пошатнулось?
– А ты сам-то - не зришь?
– обиделся Капсим.
– Нельзя мягче!
– Ладно. Чистотел
– Он был готов пустить слезу - не то раскаянья, не то досады на самого себя.
– Придется оставить. Далее чти!
Капсим кивнул:
– От него и идет другое: "Да не будет промежду нами своротень духовный к вере, ворами попранной!" Панфил вздрогнул, общинники переглянулись.
– Уж не на православие ли тут намек у тебя вписан?
– На его. Не к басурманству же наши кинутся!
– Не надо словес этих! Вымарай! ан до попа дойдет? И так в лютых схизматах числит, а потом и в самих антихристов переведет, рядом с Бурханом тем поставит в проповеди!
Капсим растерянно обвел всех глазами, хмыкнул.
– На что поменяем требу?
– На крепость духа нерушимую! Далее чти.
– Третьим чередом: "Страх перед Антихристом душить в себе свирепо, поелику он..."
– Сойдет, - отмахнулся Панфил, - до конца не надо.
Укороти. Не дураки, поди, сами поймем. Чти!
– "Воздержану быть в питье, еде и женолюбии сорок
дней..."
– Сорок? Много. И двух недель хватит! А то и на пост
не оставишь... Тебе-то хорошо говеть, привык...
К концу листа лоб Капсима покрылся потной росой, а лист - помарками. Из двенадцати треб Панфил поменял четыре, остальные с молчаливого согласия общины, урезал. В их числе и главную для Капсима требу: "Нищету братьев и сестер наших истреблять общиною". Сам виноват, голосом споткнулся, а Панфил, кивающий до этого головой и рассеянно разглядывающий морозные разводы
на стекле, насторожился
– И эта из "Листвяницы" выписал?
– Нет, - замялся Капсим, - из естества всех прочих
треб вытекает само собой...
– Сопли из твоего естества вытекают!
– рассердился
Панфил.
– Меняй немедля!
– На что?
– осел голосом и душой Капсим.
– Милостыней обойдись! Община - не мамка с титькой, чтоб всех дармоедов при себе держать в сытости и
холи!
Капсим зарделся, как маков цвет, но поправил: Милостыней, от сердца и души идущей, помогать в нищете
братьям и сестрам нашим по вере".
– Перечти все сызнова!
– приказал Панфил. Обновленный список треб опять не понравился общинникам: кто хмурился, кто вскидывал глаза на Панфила,
кто головой крутил.
– Ну, а обет какой заложил на требы?
– Единство духа и веры, освященное сызнова.
– Так... Иордань1, значит?
– Да, как речка станет.
– А ежли тот басурман на коне раньше прискачет?
спросил Аким, судорожно сглотнув.
Капсим развел руками:
– Тогда - погибель верная!
Федор Васильевич писал, когда иерей отворил дверь в его кабинет и шумно начал возмущаться:
– Проехал мимо! Представляете? Ему мы оказались не нужны, как знакомцы, он хотел нас в ломовые определить!..
Доктор с явной неохотой отложил перо:
– О ком это вы столь гневно, святой отец?
– О Богомолове! О ком же еще! Федор Васильевич пожал плечами:
– Стоит ли? Он нам не кум и не сват! Все мы состоим на службе, и у каждого свой долг перед отечеством...
– Есть еще какие-то догматы приличия!
– не сдавался поп.
– Ну, догматы - это уже по вашей части, - Федор Васильевич снова взялся за перо.
– Я хотел бы дописать важную бумагу, святой отец. Извините.
Доктор писал еще минут десять, а иерей терпеливо ждал, разглядывая шишкинские картины русского леса. К чему они ему? Разве он не видит каждодневно тех лесов в натуре? А вот иконы - нет!.. Только в комнате докторши есть маленький образок, и тот скорее символика, чем необходимость для христианина... А хороший образ в окладе и с лампадой совсем не помешал бы в кабинете доктора! Люди же здесь бывают! На что им осенять себя? На литографированного Шишкина? М-да... Мерзость безбожия ползет в этом доме изо всех щелей!..
Доктор отложил перо, потянулся всласть, заиграв улыбкой на устах, подписал лист, перечел, отложил на край стола:
– Теперь я вас внимательно слушаю, святой отец...
– Каждый раз, входя к вам, думал: чего же не достает тут? И сегодня разглядел: хорошей иконы!
– Зачем?
– удивился хозяин кабинета.
– У нас есть икона. Здесь же не монашеская келья!
– Но ведь в этом помещении вы принимаете людей, моих прихожан!
– Да, разумеется. Другого у меня нет. Епархия же не собирается строить больницу, где я мог бы устроить себе кабинет!
– Мои прихожане - верующие, как вы знаете...
– Нахмурился иерей, пропустив мимо ушей замечание доктора.
– И им, входя к вам, надо осенять себя крестным знамением! На что же им прикажете креститься? На шкаф с книгами? У вас все же присутственное место, а не кабак!
Гладышев откинулся в кресле и вежливо рассмеялся.
– В присутственном месте, святой отец, должен висеть или стоять портрет царствующего императора и зерцало. Но никак не икона! Но вы ошиблись в другом - это не присутственное место, а рабочий кабинет врача! И если что и должно здесь еще находиться, помимо книг, то - череп