Белый Бурхан
Шрифт:
а сам совсем трезвый!
– Техтиека буду искать.
– Да, ловок ты!
– Игнат отодвинул бумаги, засмотрелся в окно, стирая ладонью и не в силах стереть ехидную усмешку.
– Не примет тебя Техтиек в свою банду, Толька! Ему нужны молодые, крепкие и безбожные мужики, а ты кто? Гриб трухлявый...
– Тогда попа просить буду, чтобы в монастырь на Чулышмане меня отдал! Там буду жить и новому богу молиться... Пить брошу, бороду заведу, как у тебя...
– Храбер бобер!
– крутнул Игнат головой.
– То в бандиты, то в монахи! Эх, голова... Так и будешь всю жизнь чужие куски
Торкош не отозвался. Ему и без горьких слов Игната было обидно до боли - пришел сюда с конем и деньгами, а уходить надо пешком и с пустыми карманами... Он сел на лавку, опустил между коленей руки с шапкой, понурил голову. До весны далеко, дороги длинные, ночи холодные... Совсем пропадет!
– Тогда помирать буду. Игнат сердито отодвинул счеты:
– Ладно! Вот тебе записка - иди в лавку к Яшке. А утром - ко мне на двор! Сам тебя ограбил, сам и на ноги ставить буду! Господь зачтет...
Игнат Лапердин любил играть со своими людишками в кошки-мышки и умел это делать. Упрямство Торкоша смутило только в первый день, а потом он легко раскусил его и теперь решил пустить в дело, которое вызрело само по себе после того, как Винтяй, добившись раздела, вышел из домашнего корабля. Вернуть обычным порядком сына он уже не мог, а вот сыграть с ним злую, оскорбительную шутку, разорить в пух и прах было еще в его силах. И тут простодушный пьяница Торкош вполне мог пригодиться.
Трудное лето и тяжелая осень сменились жестокой зимой. Трещали и рассыпались вокруг не только бедняцкие хозяйства, что уже и не было особенным дивом, но и крепкие дворы пошатывались. Сено стало дороже хлеба и мяса, скот обесценился и, чтобы спасти его от гибели, некоторые горячие головы начали выгонять отары и стада на тебеневку, по примеру местных жителей, которые почти никогда не запасались кормами на всю зиму. Но у русских не было опыта зимней пастьбы скота, да и сами овцы, избалованные вольготными кормами в теплых кошарах и скотных дворах, рассеянно бродили по мелкому крупитчатому снегу, жалобно взывая о помощи.
Пастухи и чабаны-алтайцы вдруг стали нарасхват. Их нанимали сначала за десятую часть поголовья, потом за пятую, а скоро начнут нанимать и за треть! Такой возможности неожиданно и стремительно разбогатеть еще больше, Игнат никак не мог упустить! И потому все его работники, имевшие когда-либо дело со скотом, снова были переведены на свои должности. По первому же требованию соседей, Лапердин отправлял их пасти чужой скот и получал оплату натурой, не выделяя своим люд
Сначала все шло вроде бы ладно да складно, но потом пастухи, чабаны и табунщики стали исчезать с заработанным скотом, перегоняя его в дальние урочища, куда руки Игната не доставали. Пришлось делиться: десять голов хозяину, одна - пастуху, хотя это и грозило потерей дармовой рабочей силы по весне. Работники, обзаведясь своим скотом, просто уйдут от Игната, сами став хозяевами...
Подошла очередь и Торкошу идти в перенаем. К удивлению Игната, он сначала отказался наотрез, никакими посулами не соблазнившись, а потом неожиданно согласился, насторожив своего хозяина. Или сговорился с кем-то, или на свой страх и риск решил вернуть те деньги, что выманил у него самым бесстыжим образом Яшка, или надумал удрать на коне, который ему был положен, как пастуху, поскольку подарок Яшканчи он тоже пропил.
Зная честность и открытость Торкоша, Игнат решил поговорить с ним начистоту и на первый же свой вопрос получил ошеломляющий ответ:
– За табун коней, что Техтиек угнал из Ширгайта, я получил от него пять красненьких; сейчас за отару овец получу десять... До весны хватит и на еду и на кабак-араку! Только я уеду от тебя, твой Яшка - жулик, дорого все продает...
– Где же ты найдешь его, Техтиека?
– Найду... Он сам приказал мне жить у тебя и слушаться. Ты, сказал, мне еще будешь нужен.
Впервые Игнат не столько испугался, сколько растерялся:
– Значит, Техтиек близко?
– Сейчас не знаю, где он. А недавно в Бещалыке был. Пастухи твои видели, быков ему продавали...
Игнат поднялся и, ни слова не сказав больше, пошел на ватных ногах в свою келью.
"Старый стал Игнат, - подумал Торкош, возвращаясь в свое жилище. Совсем старый... Помрет скоро!"
У себя дома Торкош блаженно растянулся на постели, посасывая трубочку и глядя в закопченный потолок, где дыр было больше, чем на его шубе. Но костер горел, и ему было тепло. Не хватало только кабак-араки, но и без нее жить можно, если не думать...
Заскрипела дверь, в щель просунулась голова отца Капитона, обвела изумленными глазами неказистое жилище прихожанина, втащила тяжелое тело в шубе, поискала глазами икону или крест - не нашла.
– Ты почему в храме не бываешь?
– Работы много. А ночью приходил - замок видел.
– Что же, мне и ночью в церкви сидеть, тебя дожидаться? Всенощные службы лишь по большим праздникам бывают! Надо бы знать про то, сын мой... Ох-хо! Ну и провонял же ты жилище свое сиволдаем и табаком!
Торкош внимательно посмотрел на попа. Зачем сыном называет, если сам лет на пять моложе? Вот старик Лапердин мог бы сказать: сын мой, Толька! А этот - рыжий, здоровый, трещин на лице и то меньше, чем у него, Тор-коша.
– Не блюдешь святых обетов, - продолжал свои нравоучения священник. На исповеди не бываешь, к святым тайнам не причащаешься - ко крови и телу христову... Нехорошо, сын мой!
Поп говорил долго и скоро надоел Торкошу.
– Ладно, - сказал тот нехотя, - приду завтра вина выпить. Только ты мне не ложкой, а всю чашку сразу
давай!
– У меня - храм, а не кабак!
– Тогда я не пойду к тебе на маленькое вино.
– Тьфу!
– не выдержал отец Капитон.
– И как только у тебя поганый твой язык поворачивается говорить мне такое?
Глава девятая
КРЕЩЕНСКАЯ ПРОРУБЬ
Нога в ногу, сапог в сапог.
Впереди - Капсим с Панфилом, потом - некрещенцы. Замыкали цепочку Аким и остальные общинники. Женщин нет - девок будут крестить по весне, на пасху, когда сойдет лед и убежит в неведомые края талая вода.
К священническому действу община начала готовить себя сразу же, как наступил Филиппов пост, продолжающийся до рождества христова.
Мела легкая поземка, нежадный морозец пощипывал уши. Погодка была как на заказ! Но некрещенцы ежились - их пугала ледяная вода проруби, в которую им скоро предстояло окунуться с головой.