Белый Бурхан
Шрифт:
А у кама и тогда уже дела шли неважно. А во время одного из камланий обезноженный старик, сидевший в глубине аила, сказал с необъяснимой злостью:
– Сердце дикого козла съешь, кам! Скоро вас всех будут жечь на огне по приказу Ак-Бурхана, Ульгеня, Алтай-Кудая и других добрых богов! Хватит вам поливать жертвенной кровью землю и дурить головы таким, как мой сын! Капшай, кам! А то и до весны не доживешь, нищим подохнешь...
Будто Яман-Куш накричал... Осенью два раза позвали на камлания, зимой один раз... Мальчишки
Выходило, что своего последнего коня Учур разорвал на камлании у Яшканчи... Места кочевий освящали теперь молоком, а не жертвенной кровью; кермежеков выкинули из аилов или бросили в огонь, пожертвовав От-Эне; от услуг камов отказывались3, ссылаясь на ярлыкчи, который у них уже побывал, научив молиться по-новому...
Сапары, конечно, примет его. Но кто его кормить будет? Кто кусок мяса даст и глоток араки плеснет в пиалу?
Одно и остается - идти в наем к могучему зайсану или хитрому баю, чтобы пополнить ряды их прихлебателей и головорезов, рабов и сорвиголов...4
Кто он сейчас для всех? Алмыс! Человек, который вышел из леса, чтобы вредить всем!
Глава вторая
АЛМЫСЫ И ИЗГОИ
Тропа шла под уклон, все время огибая то один колок белоствольных берез и сизых осинок, то другой... "Эх, и покосы, поди, тута!
– подумал Кузьма, и тотчас сладкой истомой зашлось сердце - деревенские сейчас весной живут, только они, как дуроломы или изгои какие, по лесам бродят, высматривая, что плохо лежит и криво стоит.-У хорошего хозяина все присмотрено, ничего попусту валяться не будет! И эта землица не сама по себе, а непременно чья-то!"
– Балаган!-услышал он восторженный вопль Фрола.
– Пра слово, балаган с покоса остался!
Верно, балаган. Только радоваться-то чему? Балаган - жилье летнее, от жары да от мух только и спасает... Не сговариваясь, повернули с тропы на целик. Подошли к строению, осмотрели его: добротно, ладно сработано, даже дверь привешана на ременных петлях. В таком балагане, если печку-каменку сложить, то и зимовать Можно! Аилы-то у некоторых калмыков похуже - живут...
Кузьма дернул дверь, она неохотно подалась и где-то на полпути застряла, упершись в снег.
– Может, пролезешь?
– повернулся он к Фролу.
– Ты хилый.
Тот боязливо поежился:
– А вдруг тама...
– Вота горе луковое!-чуть не заплакал Кузьма.
– Да какого лешака ты все время пугаешься? Снег-то - нетоптанный, разуй глаза!
Фрол перекрестился и робко просунулся в узкую щель.
– Мать моя!-послышался его голос.-Да тута изба прямо! И посудешка есть, и лежаки, и припасен кой-какой!
И сразу же зачавкал, снимая пробу с обнаруженной еды...
Скоротав день до вечера, переночевав в натасканном сене от ближайшей копны, Кузьма и Фрол начали с утра обживаться в чужом балагане, как в собственной избе. Но уже к вечеру следующего дня приехали русские мужики за сеном, оказавшиеся хозяевами балагана, вытурили их, пригрозив, что пожалуются приставу, если варнаки не уберутся на все четыре стороны...
– Без житья мы!-попробовал разжалобить мужиков Фрол.-Из кутузки турнули, а до дому - идти да идти! До тепла хучь дай перебыть! Все едино без надобности стоит!
– Всю вшивоту не обогреешь!
– решительно отмахнулся бородач.
– Да и балаган по дури спалить можете!
Кузьма первым откачнулся от чужого добра и пошел тем же целиком к тропе, благодарный уже тому случаю, что хоть на две ночи да приютились где бог послал и подкормились солониной и сухотой, что обнаружилась в балагане.
Фрол догнал его уже На тропе, гордо показывая ломоть хлеба, выпрошенный Христа ради.
– Во! А ежели бы на пару с тобой перед имя ни колени стали, то и в балагане бы за сторожей оставили!
– Вота и до побирушки с тобой докатились!
– скрипнул Кузьма зубами.
– А в деревню к ним придем - со-баками травить станут!
– В божьи люди перекинемся!-деловито отозвался Фрол, ущипывая ломоть. Я песни играть могу, под Лазаря: "Мимо рая прохожу, горько плачу и тужу..." А?
– Уволь от такого чину!-обозлился Кузьма.
– В наем пойду, в работники самые черные, а срамотиться более не буду! Лазаря он запеть решил!.. Тьфу!
– Я не могу бросить свой аил. Я должна дождаться.
– Кого?
– обозлился Кучук.
– Кого из этих паршивых баранов ты хочешь дождаться? Развела мужей, как мышей!.. Я тебе так скажу, сестра: и Дельмек, и Учур забыли и твой аил и твое имя! И не жди, что они тебе пригонят табуны коней шестидесяти мастей... Ты - блудливая кошка! Кто помнит имя ее?
Сапары вспыхнула, но тут же опустила голову. Ей нечем было ответить на оскорбление. Она вряд ли даже стала сейчас сопротивляться, подними на нее брат плеть, которой торопят коня... Он прав: ей некого ждать к своему очагу! И не ей теперь выбирать себе мужа, ей надо принимать того, кого предложат.
– Я поеду с тобой,-вздохнула она.-Что делать? Сама во всем виновата!
Кучук кивнул, не скрывая торжествующей полупьяной ухмылки:
– Ты правильно решила, сестра. Хуже, чем есть, уже не будет!
Он встал и начал готовить аил к перекочевке: сам скатал шкуры и постель, собрал в кучу и запихнул в один мешок всю утварь. Неожиданно замер, сраженный какой-то внезапной мыслью:
– Эйт! Слушай, сестра... У Барагаа есть деньги?
– Учур говорил, что он оставлял ей пять золотых монет.