Белый Бурхан
Шрифт:
– Я все узнал, великий хан! Шалды ушел в Абайскую степь к брату, а Кылыр идет с твоей армией только до Уймона... Может, казнить его сегодня, пока не удрал?
– Зачем? Мы не пойдем на Уймон! Но ты с Кылыром можешь сбежать в долине Таурака. Там много русских сел, где нужны работники. Передай это не только Кылыру, но и его друзьям- Чумару и Ыргаю!
Техтиек врезал плетью по крупу коня, исчез среди деревьев, оставив на тропе своего бывшего знаменосца, скованного страхом и дурными предчувствиями...
Значит, скоро он начнет рубить головы и своему собственному дракону? И первым срубит его голову, Чеку-рака?
Нет, если удирать, то удирать всем, а не поодиночке!
Набрав горсть винтовочных гильз, еще не успевших позеленеть и потерять пороховую вонь, Ыныбас высыпал их в ту же коричнево-серую пыль, из которой поднял. Они падали, тихо постукивая друг о друга, как будто были сделаны не из металла, а из картона.
Потом он прошел до подошвы перевала, увидел рыжие, взявшиеся корочкой пятна на его камнях, провел по ним ладонью. Кровь уже не пачкала руки, а только шелушилась, отслаивалась от камня чешуйками, которые легко отлипали от ладоней, стоило только на них подуть. Скоро дожди смоют эти пятна, и больше никто не увидит следов трагедии, что разыгралась здесь какую-нибудь неделю назад...
Расставшись с Кураганом, женщинами и мальчиком, Ыныбас поехал с Чейне к ее отцу, чтобы оставить там женщину до осени, не обращая внимания на ее слезы и протесты. Старик Кедуб принял дочь неохотно, ее новое одеяние с чужого плеча испугало его. "Где же твой новый чегедек? Откуда эта рвань на тебе, дочь?"
Той же ночью Ыныбас вернулся на старую тропу и взял круто на юг, к Ябоганскому перевалу, чтобы уже от него уйти верхней тропой, кружащей у самых белков, к Храму Идама. Ему надо было еще раз увидеть Белого Бурхана, чтобы сказать ему все в лицо. Чейне, узнав об этом, забилась в истерике:
– Он тебя не отпустит! Чочуш говорил, что из умных голов он делает какие-то чаши! Твоя голова обязательно ему подойдет!
– Пусть! Но он должен знать, что есть вещи, которые не прощаются даже богам! Я плюну ему в лицо и уйду.
– Ты не уйдешь!-закричала она.-Ты не сможешь уйти от него!
Через пять дней Ыныбас был на месте, но пещера оказалась наглухо закрытой, даже тропа, ведущая к ней, успела зарасти молодой травой. Прождав у входа до первых звезд, а потом и до утра, Ыныбас тронулся в обратный путь...
Ябоганский перевал круто уходил вверх. Можно по нему подняться, а потом и спуститься в долину, но надо ли? Хан Ойрот ушел со своей армией на север, бурханы исчезли, ярлыкчи погибли... В живых, возможно, остались только они с Чейне... Но они не понесут знамя бурханизма: новая религия умерла, не успев родиться!.. Да и могла ли религия Ак-Бурхана1 дать людям то, что они ждали? Увы, никто никому ничего не дает даром!
Ыныбас подошел к коню, потрепал его за ноздри, дав лизнуть руку. Поправил сбрую, не решаясь сразу сесть в седло и пойти по хорошо пробитой дороге прямо через урман на Бещезек, Барагаш и дальше. Он все еще чего-то ждал и на что-то надеялся: уж очень не хотелось верить, что все исчезло при первом же порыве свинцового ветра... Но перевал был молчалив и пустынен, а дорога, ведущая к нему, поблескивала золотыми полосками гильз - посевом смерти.
– Ты зачем позволил ему убить меня, Назар?
– плача спрашивал Арсений и размазывал по лицу грязные слезы.
– Разве ты не мог сказать ему, что вместе со мной подыхал от голода на Кандоме? Он тогда стоял рядом с тобой, он бы мог тебя услышать! Почему ты захотел, чтобы я умер от руки этого самого ужасного человека?
Ыныбас вскочил, ощупал подстилку лапника под собой, перевел взгляд на затухающий костер. Неужели оттуда, из огня, вышагнул уже давно мертвый Арсений? И почему он пришел к нему именно сегодня, когда силы Ыныбаса на исходе, еда кончилась, а до истоков Песчаной еще шагать и шагать!
Может, Арсений стал кермесом и теперь пришел за ним? Но ведь кермесы приходят только за теми, кто в них
верит!
Сон отлетел, и не было смысла приглашать его снова. Ыныбас сложил лапник, служивший ему постелью, в костер, шагнул во мрак леса, свистом подозвал коня. Тот фыркнул где-то совсем рядом. Успокоившись, Ыныбас вернулся к костру, достал подвешенное за сук ружье, пересчитал оставшиеся патроны. Четыре в магазине, один в стволе. Пока хватит.
Арсений... Да, тот самый старатель со шрамом на левой щеке и раскосыми глазами, которого Техтиек застрелил прямо с перевала только потому, что он был счастливчиком, нашедшим крохотный самородок. Арсений прошел с Ыныбасом десятки трудных верст по левому берегу Кандомы и правому реки Лебедь, пока они не натолкнулись на большой прииск, охраняемый конной стражей. Спрятаться друзья не успели, а конному нагнать пешего просто. Особенно, если этот пеший еле-еле ноги передвигает от усталости и голода. Неделю их с Арсением держали в кутузке, а потом выгнали на работы - мыть песок. И если бы не бунт, то неизвестно, сколько бы лет продолжалась для них эта неожиданная каторга, ничем и никак незаслуженная. Тогда-то и получил Арсений свою мету на щеку...
Перед живым другом Ыныбас оправдался бы легко, но как оправдаться перед мертвым, чтобы он услышал и
понял?
Тогда, с перевала, Ыныбас не узнал да и не мог узнать Арсения когда-то молодой и здоровый, парень за годы скитаний высох, сгорбился, обнищал и оголодал до последней крайности. Если что и осталось от него прежнего, так это - шрам, след нагайки.. Да и кто бы в ту минуту остановил Техтиека, не поплатившись за дерзость собственной жизнью?
Медленно светало. В лесу это можно заметить позднее, чем на открытом месте: здесь ведь нет горящего небосвода, нет золотой зари и выпрыгивающего из-за края горизонта солнца. В лесу восход падает с зенита неба сначала фиолетовым, потом синим и, наконец, пепельно-зеленым светом...
Пора! Ыныбас забил костер сырой лапой, затоптал его, подгребя подошвами сапог большой бугор сырой земли для верности. Потом оседлал отдохнувшего за ночь коня, и, упав в седло, легонько опустил уздечку, тронув его только ногами.
Он удалялся все более и более от той" поляны, где прошлой ночью стояла армия Техтиека, не подозревая даже, что навсегда отвернул от кривого пути хана Ойрота, чтобы выйти на свой единственно правильный путь.
На полуденном привале к Техтиеку подошли два пожилых алтайца в поношенных шубах и, сдернув с голов замусоленные и вытертые от долгой носки круглые шапки, нерешительно остановились. Потом дружно опустились на колени. Техтиек вопросительно взглянул на Чекурака, медленно встал с камня, шагнул им навстречу: