Белый хрен в конопляном поле
Шрифт:
— В тюрьме, — сказал Ироня. — Вместе с остальными студентами Академии.
— А что делать?! — рявкнул король Бонжурии. — Ведь на меня полез с ножом именно студент! Во всяком случае, на нем была студенческая мантия. И посконские принцы, конечно, тоже инкогнито?
— Конечно, ваше величество, — сказал Ироня и пояснил насчет выпоротого Хомы Хроноложца.
— Я, право, надеялся, что хотя бы в Посконии этого проходимца прикончат, — вздохнул Пистон и снова заорал: — И это в то время, когда город кишит эльфийскими шпионами! Когда мертвые встают из могил и нахально вербуют других мертвецов! Когда
— Вестимо, солдаты, сир, — поклонился Ироня. — Только ссучившиеся. Посол Кадрильяк, к примеру, никаких подобных сведений не доводил до моего государя.
— Еще бы он доводил! Это же секретные сведения… А где были глаза у ваших разведчиков?
— Наши разведчики присматривали за живыми, сир.
— Вот и доприсматривались! Знаете, кто командует этими безмолвными черными ратями? Каналья Кренотен, вот кто! И при нем еще какой-то молодой колдун — исчадие руин Чизбурга! Впрочем, никаких руин там уже нет. Проклятый Чизбург стоит, словно мы его и не штурмовали…
— Никто не мог ожидать, что так окрепнет старая магия, ваше величество, — проскрипел мессир Гофре. — Мы больше следили за наукой…
— За наукой… Будь она проклята, ваша наука! Что она дала человечеству? Водку она ему дала, полный рот словесной белиберды она ему дала да еще несбыточные надежды! Теперь хорошего мага днем с огнем не сыщешь — и, заметьте, без всяких костров! Перевелись! Обзавелись учеными степенями! Работать разучились! Обыкновенного приворотного зелья ваша наука не в состоянии изготовить — разве что одноразового действия.
— Вы же сами утверждали, ваше величество, что наступили новые времена, — заступился за старого советника Ироня. — Что рыцарству конец, и все такое…
— Утверждал, — сказал король. — Молод был и глуп, хотел казаться хитрым и коварным. Ах, надо было держаться за рыцарские идеалы руками и зубами! Тогда хоть что-нибудь да осталось бы. Теперь же любой подлец может прямо у себя на гербе так и написать: «Подлец», и разъезжать с этим гербом повсюду, и повсюду будут его принимать… У меня наследник растет — того и гляди, что сам зарежет, материнская школа, неталийские интриги… О, как бездарно растратил я все эти годы! Надеюсь, у моего друга сыновья хотя бы не злоумышляют противу отца?
— Да нет, они славные парни, — сказал Ироня. — Умишка бы им еще…
— А может, и не надо никакого умишка, — сказал король и осушил кубок. — Пока не было в нас умишка, были мы люди и герои, а нынче… — и сплюнул.
— Вот оно, разлагающее посконское влияние, — не удержался Ироня.
— Разлагающее? — страшным шепотом спросил Пистон Девятый и зашвырнул кубок в угол. — А ты знаешь, что учудил твой король, пока ты по театрам да по тюрьмам прохлаждаешься? Ты слышал?
— Откуда, ваше величество? — Ироня даже весь внутренний смех потерял. — Я ведь все эти дни в дороге…
— Он тоже в дороге, — сказал Пистон Девятый. — Точнее, в походе. А еще точнее — мой венценосный брат и друг Стремглав Первый решил единолично избавить Агенориду от нагрянувшей беды. Да! Ему мало учиться на ошибках бонжурского дурака — ему свои ошибки подавай! Решил меня опередить! Вместо того чтобы договориться и ударить разом! В этом весь наш дорогой капитан Ларусс. Теперь посмотрим, что из этого вышло. Мон блин, магические средства связи нынче вышли из моды, а наука пока что не предложила взамен ничего, кроме дурацких сигнальных башен с деревянными руками! Мессир Гофре! Велите принести хрустальный шар и попробуйте тряхнуть стариной…
— Он не сказал мне ни единого слова, — прошептал Ироня. — Даже намека не было.
— Правильно, — сказал король. — Военная тайна соблюдена полностью. Я узнал о продвижении дружин короля Стремглава, только лишь когда они достигли немчурийских болот. Блестящий марш-бросок, ничего не скажешь — моя школа. И капитан Ларусс в ней — лучший ученик. Но даже я не успел бы за это время… Впрочем, подождем, что покажет нам эта штука. Она столько лет пылилась в чулане, и не знаю, осталась ли в ней хоть капля старой магии… На наше счастье… Или несчастье…
Магии в хрустальном шаре оказалось предостаточно. Более того, она словно бы накопилась за годы бездействия: изображение было четким, словно собеседники сидели где-нибудь на облачке, медленно проплывавшем над землей. Можно было разглядеть даже знамена с гербами враждующих сторон: белый хрен в конопляном поле и розетка из трех цветков бессмертника. … Сперва, как водится, из дружины Стремглава выскочили закоперщики-ругатели и стали выкрикивать всякие обидные для врага слова. Слов, конечно, слышно не было, но Ироня очень хорошо представлял, что именно они выкрикивают, поскольку самолично составлял устав закоперщиков.
– … в грудную клетку, в курицыну детку, в саму наседку, в нашу соседку, в сосновую ветку, в енькину летку, в первую пятилетку, в прохладную беседку, в звездобольную сетку, в сарацинскую профурсетку, в клюв чижа, в хвост стрижа, в тулово ежа, в ухо моржа, в ворота гаража, в жало ужа, в разгар балдежа, в вождя мятежа, в творительного падежа, в королевского пажа, в прием багажа, в укос сенажа, в исход грабежа, просто для куража… — машинально проговаривал он не слышимое никем.
Но вражеское войско, казалось, тоже ничего не слышало — воины в черных одеяниях (даже не доспехах) стояли спокойно, ртов не разевали. Да они, пожалуй, и вправду не слышали, потому что командиры подавали им знаки руками.
Молчание врага, как и опасался Ироня, подействовало на посконичей угнетающе. С таким противником они встречались впервые. Обычно супостаты, едва заслышав знаменитые посконские запевы «в кости, в гости, в страсти, в снасти, в вести, в челюсти», начинали разбегаться. Много лет этот способ действовал безотказно…
Дружина у Стремглава была не так уж велика, зато обучена отменно и вооружена соответственно. А у врага даже конницы не водилось, и воины его были кто с косой, кто с топором, кто просто с дрыном.
— Сейчас кавалерия их разрежет для начала, — сказал Ироня, — а уж потом начнется потеха…
Но потеха началась гораздо раньше, когда посконские кони, не довезя своих седоков до противника, стали шарахаться в стороны, становиться на дыбы, разворачиваться и скакать прочь, роняя пену. Скакать назад, давя собственную пехоту.