Белый кот
Шрифт:
Он еще что-то говорил. Тихо, но еще был вменяем… А потом речь снова стала бессвязной, и Ирина поняла — его уже нет.
Его убили. Они со Стыком… Вдвоем.
Осталось немного… Облегчить его страдания.
Она стояла, наблюдая, как за окном медленно падает снег. И слезы текли по ее щекам, подражая снегу…
Почему-то она думала о котенке.
Маленьком, дрожащем от холода, тщедушном тельце, с несчастными глазами, наполненными страхом, — котенке…
Нет, сейчас она плакала не над Исстыковичем. Не над Костиком,
«Ты уже большая девочка, — сказала она сердитым, не своим голосом. — Это глупо — оплакивать животное…»
Голос был материнский.
И Ирина сжалась в комок. Теперь она на самом деле была маленькой и нервно перебирала пальцами краешек пледа, боясь поднять глаза. Больше всего на свете она сейчас боялась увидеть материнский взгляд. Потому что он был неумолимым. Он проникал в Ирину, подчинял ее себе, заставлял делать то, что мать считала нужным.
«Ты должна, Ира. Ты должна…»
— Я не могу, мама, — прошептала Ирина. — Я боюсь… И котенок…
Она снова вспомнила про котенка и зарыдала, опустившись на пол, не замечая, что там, на полу, жестко и холодно.
Котенку тоже было жестко и холодно.
И это случилось по ее вине…
Если бы она тогда не притащила этого котенка домой!
«Не делай добра, не получится зла…»
Она повторяла эту фразу, раскачиваясь. Это была ее мантра…
Молитва, унаследованная от матери…
Она снова услышала ее голос — совсем близко, и голос повторял эту же фразу.
Каждое повторение было ударом по щеке.
«Не делай добра… Не делай добра… Не делай добра…»
При чем тут Стык? При чем тут Костик?
Ах да… Стык сказал — ей надо показаться хорошему психиатру… Стык знал про нее слишком много. Потому что она здесь жила. Он слышал, как она кричит по ночам…
И Костик знал… Ах, Костик, Костик… Что ты мог понять?
Маленький, глупый клептоман, воображавший себя женщиной…
— Они оба были хуже моего котенка, мама. Если можно было убить котенка, то почему нельзя убить двух мерзавцев? Панкратов не женится на мне, если узнает, что я больна. Впрочем, если бы Панкратов узнал, что тот спор затеяла я, он тоже на мне бы не женился…
«Ты не сможешь выйти замуж. Все порядочные девушки должны выйти замуж, Ирина! И муж должен быть приличным человеком, Ира. Только мидл-класс! Я не могу краснеть за тебя всю жизнь…»
Теперь она уже не плакала. Она выла по-волчьи… Мать расхаживала по ее сознанию, как по собственной спальне. Она уже не была призраком. Она гремела кастрюлями — рассерженно, потому что больше всего на свете она не любила готовить. Она даже изобрела теорию о правильном питании. Легче всего готовились каши. И Ирина все детство и юность давилась кашами. Иногда она не выдерживала и чистила картошку. Тогда они ели вареную картошку.
Она вспомнила про картошку и завыла еще сильнее. Потому что она ее не почистила… Значит, сейчас мать будет вталкивать в нее проклятую овсянку…
Возражать бессмысленно.
Мать никогда ее не била. Просто сжимала губы и смотрела так, что лучше бы она ее избила.
Котенок…
Ирина не поняла, откуда он взялся в ее руках. Он лизал ее руки и смешно урчал. Как живой…
Если мать живая и ходит по кухне, почему бы и котенку не стать снова живым?
— Мы с тобой уйдем отсюда вместе, — прошептала Ирина, прижимая к себе маленькое тельце. — Потому что иначе нам придется снова расстаться… Мы вместе…
Она встала, прошла в ванную. Пустила воду.
Мать не обратила никакого внимания. Котенок вопросительно посмотрел на нее, задрав мордочку.
— Все будет хорошо. Просто я выхожу замуж, чтобы мама не сердилась, — объяснила ему Ирина.
На секунду она задумалась.
Она должна попрощаться.
Написать маме правду.
— Сейчас, — сказала она, вернулась в комнату, нашла листок бумаги и написала что-то на нем. Писать было неудобно — рука была занята, а листок отползал. Но она не хотела выпускать котенка из рук.
Он может убежать на кухню, а там — мать…
Нет, они уйдут вместе.
Стараясь не шуметь, она вернулась. Вода шумела. И ей показалось, что она слышит в шуме воды мужской голос: «И я острый меч выхватил, что висел у меня на бедре, сел рядом и к пропасти не подпускал ни одну из теней, крови чтоб не напились прежде, чем я у пророков спрошу…»
Где-то звонили колокола.
«Странно, — подумала Ирина. — Как странно, что они звонят… Здесь нет ни одной церкви».
И, забираясь в ванну, закрыла глаза, прошептав едва слышно:
— Вот и все, мама… Я вышла замуж, как ты велела…
Они так долго уже были вместе, и время текло незаметно — Женя и не заметила, как на землю опустились сумерки. Да и как их заметишь при сером небе, когда вокруг темно?
И знакомы они были давно, так ей теперь казалось, и расставаться не хотелось.
Они дошли почти до набережной, и теперь перед ними простиралась река, покрытая сероватым льдом. Дальше надо было идти по воде. Пусть замерзшей, и все-таки…
— «…гулять по воде со Мной», — вспомнила Женя и улыбнулась. Сейчас, отсюда, все казалось ей не таким таинственным, смутным, манящим.
Сумерки пытались добавить чуточку таинственности в картину мира, но из машины, стоящей неподалеку, неслась попсовая песня, женщина пробежала мимо них, сосредоточенная, с трудом тащившая огромный пакет с продуктами, и на пакете было написано «Яблочко».
Все так реально, просто…
Даже немного обидно.
Тетка с пакетом пронесла себя к машине, стоящей неподалеку. Женя разглядела в машине водителя — поняла, что это, вероятно, теткин муж… Попсовая песня доносилась оттуда, незамысловатая, как и жизнь семейной пары.