Белый олеандр
Шрифт:
— В хорошем месте ты живешь. — Она снова села, следя краем глаза за перемещениями лохматого нахала. — Ждешь выпуска? Строишь планы на будущее?
Моя школьная сумка упала с кресла, подняв облако пыли в несвежем воздухе.
— Да, подумываю стать адвокатом по уголовным делам, — отозвалась я. — Или проституткой. Или мусорщиком.
Сьюзен не стала парировать, она не отклонялась от своей цели.
— Могу я спросить, почему ты не отвечала на мои звонки?
Опершись о дверной косяк, я следила за ее точными, уверенными движениями.
— Конечно, можете. Спрашивайте.
Она достала изящный портфель красной кожи, открыла его, достала папку и блокнот.
— Твоя
Я ждала продолжения. Что они еще состряпали?
— Знаю, тебе пришлось пройти сквозь тяжелые испытания. — Она пробежала глазами лист в папке. — Пять приемных семей, центр «Мак-Ларрен». Одна из приемных матерей, Клер Ричарде, покончила самоубийством, да? Твоя мама говорит, ты была к ней привязана. По-видимому, это стало для тебя серьезной травмой.
Внутри закипела злость. Клер была моя, она не имела права ее трогать, приплетать к делу матери. Хотя, может быть, это и есть тактика Сьюзен: вытащить все на поверхность, чтобы я не могла замкнуться, скрыть свое отношение к Клер. В шахматах это называется «агрессивный дебют». Она прекрасно знала, что делала — давила на больное место.
— Вы не спрашивали у своей клиентки о ее роли в этом происшествии?
— Ты же не можешь винить мать в смерти женщины, которую она видела только один раз. — Ее тон давал понять, что абсурдность этой мысли не вызывала сомнений. — Она же не ведьма, да? — Сьюзен откинулась на спинку кушетки и затянулась, следя за моей реакцией.
Мне стало страшно. Обе они действительно могли убедить в этом кого угодно. Букет из олеандра и белладонны легко превратится в лавровый венок.
— Но я действительно вижу в этом ее вину, Сьюзен.
— Объясни. — Она переложила сигарету в левую руку, а правой писала в блокноте.
— Моя мать делала все, что могла, лишь бы Клер исчезла из моей жизни, — сказала я. — Клер была хрупкая и ранимая, а мать точно знала, куда бить.
Сьюзен затянулась, прищурилась в дыму.
— Зачем это было ей?
Оторвавшись от стены, я подошла к вешалке со шляпами наверху. Мне стало невмоготу смотреть на Сьюзен, и еще больше невмоготу чувствовать на себе ее взгляд — прикидывающий, оценивающий. Я надела старую шляпу и посмотрела на себя в зеркало.
— Потому что Клер любила меня. — Это была соломенная шляпа с вуалью. Я опустила ее.
— Ты думаешь, что она ревновала, — сказала Сьюзен покровительственным тоном, выпуская дым, как осьминог свою защитную струю.
— Она ужасно ревновала. — Я поправила вуаль и подогнула края шляпы. — Клер хорошо относилась ко мне, и я ее тоже любила. Мать не могла этого вынести. Она не обращала на меня особенного внимания, когда имела такую возможность, но если это делал кто-то еще, он становился ей поперек горла.
Положив локти на колени, она наклонилась вперед, уперла взгляд в пожелтевший потолок. Я слышала тихое щелканье у нее в голове, перенастройку механизма, поворачивание моих слов так и сяк, поиск собственной выгоды.
— Но какая мать не ревновала бы? — сказала наконец Сьюзен. — Видя, как дочь растет, обожая другую женщину, а? Честно говоря? — Она потянулась к пепельнице, круглый зад был похож на вишню.
Я смотрела на нее сквозь вуаль. Хорошо, что она не видит моих глаз, страха в них.
— Честно говоря, она убила Клер. Столкнула ее со скалы, понятно? Может быть, по закону это не подлежит
Сьюзен вздохнула и опустила ручку. Сунула в пепельницу окурок.
— Ты крепкий орешек, да?
— А вы — адвокат, который собирается выпустить из тюрьмы убийцу. — Я сняла шляпу и бросила ее на стул. Белый кот испугался и убежал из комнаты.
— На процессе от нее просто отказались. Это зафиксировано в записи. — Сьюзен ударила ребром одной ладони по другой. Я представила, как в суде она поясняет свои слова жестами для тех, у кого плохой слух. — Общественный защитник ничего не потрудился сделать в ее оправдание. — Короткий обличающий палец с красным ногтем. — Господи, она была под действием препаратов, едва могла говорить! В деле есть всё — доза и прочее. И никто не сказал ни слова. Версия обвинения подтверждается только косвенными доказательствами и уликами. — Скрещенные руки, как жест рефери в баскетболе. Сьюзен только разошлась, но с меня было достаточно.
— А вам до этого какое дело? — оборвала я ее самым сухим и равнодушным тоном, на какой только была способна.
— Правосудие не свершилось, — решительно сказала она. Мысленно я уже видела Сьюзен на ступеньках суда перед съемочной группой.
— Свершилось, — сказала я. — Вслепую, может быть, с помощью процессуальных ошибок, но оно совершилось. Знаю, это большая редкость. Чудо нашего времени.
Сьюзен откинулась на спинку кушетки, словно моя реплика отняла у нее весь праведный гнев. По улице проехала машина с включенным радио, изрыгая оглушительное кантри. Сьюзен тут же посмотрела в окно на темно-зеленый «ягуар», поблескивающий у обочины. Убедившись, что его не угнали, она обернулась ко мне.
— Астрид, — медленно, устало, — когда молодежь так цинична, мысль о будущем этой страны приводит меня в отчаяние.
Ничего смешнее я уже давно не слышала. В последнее время вокруг было мало чего веселого, но эти слова звучали странно по любым меркам.
Усталость вдруг исчезла с ее лица, как раньше решимость бороться за справедливость. Теперь передо мной был умный и хладнокровный стратег, почти не уступающий самой Ингрид Магнуссен.
— Барри Колкер мог умереть от сердечной недостаточности, — спокойно сказала она. — Вскрытие не привело к однозначному заключению. У него был лишний вес, он употреблял наркотики, разве не так?
— Что бы вы ни говорили, — вспомнились слова матери: «правда — это то, что я говорю», — на самом деле вам нужно, чтобы я солгала в ее пользу. Давайте начнем с этого и посмотрим, есть ли у нас повод для разговора.
Сьюзен медленно улыбнулась яркими губами, отводя черные кудри с лица. Словно немного стыдясь себя, но и с облегчением — теперь ей не нужно было так настойчиво впаривать мне все это.
— Поехали, прокатимся, — сказала она.
За темными стеклами «ягуара» я устроилась очень уютно, окутанная, как мехом, запахом кожи и денег. Радио было настроено на джазовую волну из Лонг-Бич, играла легкая композиция с флейтой и электрогитарой. Мы проехали по Риппл-стрит, мимо детского сада без лицензии, мимо пекарни, мимо большого плаката с эффектом оптической иллюзии на Клиауотер, повернули на Флетчер, потом в Глендейл, направо к бульвару Силвер-Лейк, помчались по берегу озера. В сине-зеленых волнах покачивались чайки. Засуха окружила озеро бетонным воротником, но в замкнутом мирке «ягуара» было всего шестьдесят восемь градусов. Какое это удовольствие — ехать в машине богатой женщины. В разреженный воздух полилась еще одна песня, я тут же узнала ее. «Найма» Колтрейна.