Белый павлин. Терзание плоти
Шрифт:
— И тебе безбрежной и меняющейся жизни, — ответила она мрачно и очень холодным тоном.
— Артур! — позвала она.
Лесник притворился, что не слышит ее. Сайсон, внимательно наблюдавший, начал улыбаться. Женщина подобралась.
— Артур! — повторила она с удивительной интонацией, которая показала мужчинам, что ее душа трепещет на опасном уровне.
Лесник медленно отложил свой инструмент и подошел к ней.
— Да, — произнес он.
— Я хочу вас представить друг другу, — объявила она, дрожа.
— Я уже познакомился с ним, — возразил
— Правда? Это Эдди, мистер Сайсон, о котором ты знаешь, — это Артур, мистер Пилбим, — добавила она, повернувшись к Сайсону. Последний протянул руку леснику, и они молча пожали друг другу руки.
— Рад познакомиться с вами, — сказал Сайсон. — Мы больше не будем переписываться, Хильда?
— А почему бы и нет? — отозвалась она.
Мужчины стояли в растерянности.
— Нужна ли эта переписка? — с сомнением произнес Сайсон.
Она все еще молчала.
— Как хочешь, — пожала она плечами.
Они все вместе стали спускаться по мрачной тропинке.
— «Qu’il etait bleu, le ciel et grand l’espoir» [35] — процитировал Сайсон, не зная о чем говорить.
— Что ты имеешь в виду? — удивилась она. — Мы не можем шагать по нашему невозделанному овсу — мы никогда его не сеяли.
Сайсон посмотрел на нее. Он был поражен, увидев свою юношескую любовь, свою монахиню, ангела Боттичелли, такой развенчанной. Он был дураком. Он и она были больше разобщены, чем могли бы незнакомые люди. Она только хотела поддерживать переписку с ним — и он, конечно, хотел писать ей, как Данте Беатриче, той Беатриче, которая существовала только в его собственном воображении.
35
Когда небеса синели, у нас были большие надежды (фр.).
В конце тропинки она оставила их. Он пошел дальше с лесником к калитке, которая закрывала проход к лесу. Мужчины шли почти как друзья. Они не обсуждали предмета, занимавшего их мысли.
Вместо того, чтобы идти прямо к калитке, Сайсон пошел вдоль края леса, где ручей стекал в небольшое болото и где под деревьями ольхи среди камышей сияли шапками крупные желтые бархатцы. Из болота просачивалась тонкой струйкой коричневая вода, в которой отражалось золото цветов. Неожиданно в воздухе голубой вспышкой промелькнул пегий зимородок.
Сайсон был чрезвычайно взволнован. Он взобрался по насыпи к кустам утесника, искры которого еще не превратились в пламя. Он лег на сухой коричневый торф и обнаружил побеги маленьких фиолетовых растений и розовые пятна молочая. Что за чудесный мир это был — великолепный и всегда новый. Он же чувствовал себя точно в аду, пустынном и безбрежном. В груди его поселилась боль, появилась рана. Он вспомнил стихотворение Уильяма Морриса про раненого рыцаря с копьем в груди, лежавшего в церкви, будто он мертвый. Однако на самом деле он никак не мог умереть, в то время
Сайсон перевернулся. Воздух наполняло пение жаворонков, и солнечные лучи лились с неба непрерывным потоком. Оттого воздух казался густым и вязким, голоса звучали тихо и отдаленно.
— Но если он женат и желает прекратить переписку, почему ты против этого? — сказал мужской голос.
— Я не хочу об этом говорить. Я хочу побыть одна.
Сайсон посмотрел через кусты. Хильда стояла в лесу около калитки. Мужчина медлил у живой изгороди, играя с пчелами, летающими над белыми цветами ежевики.
На некоторое время воцарилось молчание. Сайсон представил себе, что она испытывает, наблюдая за веселящимися жаворонками. Неожиданно лесник воскликнул «Аа!» и выругался. Он засучивал рукав своей куртки почти до плеча. Затем стянул ее, бросил на землю и сосредоточенно стал закатывать рукав своей рубахи.
— А! — сказал он мстительно, поймав пчелу и отшвырнув ее прочь. Он потряс красивой белой рукой, неловко поворачиваясь, чтобы посмотреть на свое плечо.
— Что там? — спросила Хильда.
— Пчела забралась ко мне в рукав, — ответил он.
— Иди ко мне, — сказала она.
Лесник пошел к ней с видом обиженного ребенка. Она взяла его руку в свои.
— Вот оно — и жало осталось — бедная пчела!
Она вытащила жало, прижалась губами к его руке и высосала каплю яда. Глядя на красные отметки оставленные ее зубами на его руке, она сказала, смеясь:
— Это самый красный след от поцелуя, который у тебя когда-либо будет.
Когда Сайсон снова посмотрел на них, он увидел в тени деревьев лесника, который целовал любимую в шею. Ее голова откинулась назад, а волосы рассыпались так, что одна густая прядь ее темно-каштановых волос упала на ее голую руку.
— Нет, — отвечала женщина. — Я расстроена потому, что он ушел. Ты не понимаешь…
Сайсон не мог расслышать, что сказал мужчина. Хильда говорила ясно и определенно.
— Ты знаешь, что я люблю тебя. Он совершенно ушел из моей жизни — не беспокойся о нем…
Он целовал ее, что-то шепча. Она неискренне смеялась.
— Да, — произнесла она милостиво. — Мы поженимся, мы обязательно поженимся. Но не сейчас.
Он говорил с нею снова. Некоторое время Сайсон ничего не слышал. Затем она сказала:
— Ты должен идти домой, дорогой — а то не выспишься.
Затем снова послышался шепот лесника, наполненный страхом и страстью.
— Но почему нужно сразу жениться? — спросила она. — Что больше ты будешь иметь, женившись? И разве может быть лучше, чем сейчас?
Наконец он натянул свою куртку, и они расстались. Она стояла у калитки, но наблюдала не за тем, как он шел, а смотрела на залитые солнцем зеленые просторы.
Когда она наконец удалилась, Сайсон тоже пошел. Он возвращался в город.