Белый павлин. Терзание плоти
Шрифт:
— Здесь, среди того, что близко ему, я люблю его, — произнесла она наконец.
Его самолюбие не позволило ему сохранить молчание.
— Для этого нужна соответствующая обстановка? — спросил он.
— Да, нужна, — закричала она. — Ты всегда заставлял меня быть совсем не тем, чем я была на самом деле.
Он коротко рассмеялся.
— Но дело разве в окружении? — спросил он. Он всегда считал ее человеком с сильным характером.
— Я как растение, — ответила она. — Я могу расти только в собственной почве.
Они достигли того места, где подлесок совершенно пропал, вокруг
Хильда прошла через двор, усыпанный сосновыми иголками, к сторожке, достала ключ откуда-то из-под крыши и открыла дверь. Это было простое помещение с плотничьим верстаком и полкой, на которой были разложены плотничьи инструменты, везде лежали ловушки и капканы, на стенах висели шкуры, все в полном порядке. Хильда закрыла дверь. Сайсон осмотрел растянутые для обработки меха диких животных. Она нажала на какую-то пружину в боковой стене и открыла дверь во вторую небольшую комнату.
— Как романтично! — сказал Сайсон.
— Да. Он очень любознателен — в нем есть ловкость дикого животного — в хорошем смысле слова — и он очень изобретателен и заботлив, он не лишен достоинств.
Она подняла темно-зеленую занавеску. Почти все помещение занимало огромное ложе из вереска и орляка, покрытое пышным ковром из кроличьих шкур. Пол устилали красные телячьи шкуры, в то время как на стенах висели другие меха. Хильда сняла со стены плащ из кроличьих шкурок с капюшоном, отделанным белым мехом, очевидно, горностаем. Она засмеялась, демонстрируя Сайсону эту накидку, и спросила:
— Что ты думаешь об этом?
— А! Я поздравляю тебя с таким мужчиной, — ответил он.
— Посмотри! — Она указала на небольшой кувшин, стоящий на полке. В нем было несколько веток первой жимолости, изящных и белых.
— Они будут наполнять благоуханием это место ночью, — сказала она.
Он огляделся вокруг с любопытством.
— Есть же у него какие-нибудь недостатки? — спросил он. Она пристально смотрела на него некоторое время. Затем отвернулась.
— Звезды светят совсем не так, когда я с ним, — произнесла она. — Ты мог заставить их вспыхивать и трепетать, а незабудки точно улыбались мне, фосфоресцируя. Ты мог делать вещи чудесными. Я знаю — это правда. Но теперь я научилась сама добиваться этого.
Он засмеялся:
— В конце концов, звезды и незабудки — только роскошь, ты действительно сама должна создавать поэзию.
— Да, — согласилась она. — Но теперь у меня все это есть.
Снова он горько рассмеялся.
Она поспешно повернулась к нему. Он стоял, прислонившись к оконцу маленькой темной комнаты, и наблюдал за ней, смотрел, как она стоит в дверях, все еще одетая в свою накидку. Он снял головной убор, поэтому она очень отчетливо видела его лицо в темной комнате. Его темные прямые блестящие волосы были аккуратно зачесаны назад надо лбом. Его темные глаза следили за ней, а его чистое и бледное и совершенно спокойное лицо белело в полумраке комнаты.
— Мы очень разные, —
Снова он засмеялся.
— Я понимаю, что ты осуждаешь меня, — произнес он.
— Мне не нравится, каким ты стал, — сказала она.
— Ты думаешь, что мы могли бы, — он окинул взглядом сторожку, — у нас могло быть что-нибудь подобное?
Она покачала головой.
— С тобой! Нет, никогда! Ты срываешь цветок и разглядываешь его до тех пор, пока не узнаешь о нем все, что хотел узнать, и затем ты выбрасываешь его совсем, — объяснила она.
— Неужели? — удивился он. — И твоя дорога никогда не могла бы стать моей дорогой? Полагаю, что нет.
— А с какой стати? — пожала она плечами. — Я самостоятельный человек.
— Но двое людей иногда идут одной дорогой, — мягко проговорил он.
— Ты уводил меня от самой себя, — возразила она.
Он знал, что ошибался в ней, что принял ее за кого-то, кем она никогда не была. Это была его вина, не ее.
— И ты всегда знала об этом? — спросил он.
— Нет, ты никогда не позволял мне узнать. Ты запугивал меня. Я ничего не могла поделать. Я была рада, когда ты бросил меня, правда.
— Я знаю, что ты была рада, — сказал он. Но лицо его еще больше побледнело, стало почти смертельно бледным. Однако, — продолжал он, — именно ты избавилась от меня. Ты отослала меня отсюда.
— Я! — воскликнула она с гордостью.
— Ты заставила меня получить стипендию средней школы, ты заставила меня лелеять пылкую привязанность ко мне бедного маленького Ботелли, пока он не мог обходиться без меня, — а все потому, что Ботелли был богатым и влиятельным. Ты торжествовала, когда торговец вином предложил отправить меня в Кембридж, чтобы сопровождать его единственного ребенка. Ты хотела, чтобы я поднялся выше по общественной лестнице. И каждый раз, когда ты отсылала меня подальше от себя, каждый новый мой успех все больше разобщал нас. Ты никогда не хотела поехать со мной: ты хотела только отослать меня, чтобы посмотреть, что из этого получится. Полагаю, ты даже хотела, чтобы я женился на леди. Ты хотела торжествовать над окружающими с моей помощью.
— Да, и я несу за это ответственность, — произнесла она с сарказмом.
— Я выделился, чтобы удовлетворить тебя, — ответил он.
— А, — закричала она, — ты всегда хотел перемен, перемен, как ребенок!
— Очень хорошо! И теперь я имею успех, и я знаю это, и у меня прекрасная работа. Но я думал, что ты другая. Какое право имеешь ты на мужчину?
— Что ты хочешь? — воскликнула она, глядя на него широко открытыми и полными страха глазами.
Он посмотрел на нее, и глаза его были нацелены на нее, словно оружие.
— С какой стати, ничего, — он коротко рассмеялся.
У входной двери загрохотало, и вошел хозяин дома. Женщина оглянулась, но осталась стоять у входа во внутреннюю комнату, не снимая своей меховой накидки. Сайсон не двигался.
Лесник вошел, посмотрел на них и отвернулся, ничего не сказав. Они также молчали.
Пилбим занялся своими шкурками.
— Я должен идти, — сказал Сайсон.
— Да, — ответила она.
— Тогда желаю тебе безбрежной и меняющейся жизни, — он поднял руку в приветствии.