Белый рондель
Шрифт:
Пятно замерло на стене, а потом опустилось к едва освещённому окну. Ещё мгновение, и, внезапно уменьшившись, пятно убралось внутрь башни.
— Дьявольщина, — пробормотал Кавалек.
— Слушайте, слушайте! — сказал Трампедах.
Мы напрягаем слух. Сначала тихо, но вот что-то словно бы позванивает, и мало-помалу мы разбираем, что это музыка. Она, несомненно, доносится из башни.
— Дьявол звенит на суставах, — зловеще сказал Трампедах. — И так каждую ночь. На суставах и рёбрах.
— Ох ты, боже! — бормочет Кавалек.
— Слушайте, слушайте!
Тихая музыка плывёт над спящим Дерптом, незнакомая, странная, но приятная слуху.
— Дьявол хорошо играет, — сказал Трампедах. — Она продала ему душу.
— Похоже
— Дьявольщина, — всё твердит Кавалек, выпутываясь из каких-то кустов.
Я слушал, пытался понять, что всё это значит, и дрожь пробирала моё тело.
В доме Трампедаха мы словно сообщники на тайном совете.
— Господа, — сказал Трампедах торжественно. — Своими очами узрели вы то, что не раз уже с мукой видел и я. Каждую ночь в келью к Анне спускается дьявол, и они музицируют вместе. Музыка та тиха и приятна, вот откуда вся нежность и чары Анны. Они куплены у Сатаны. Спросим у славного музыканта Фробелиуса: какой инструмент он слышал сегодня ночью?
— Как будто бы клавесин, — ответил Фробелиус.
— Волынка или свирель — это ещё объяснимо, — продолжал Трампедах, — но клавесин тяжёл и велик. Как бы попасть ему в Белый рондель? Поднимать его нужно по меньшей мере троим. А как вы знаете, один из соблазнов, указанных в «Malleus maleficarum» [10] и есть музыкальная нега дьявола, извлечённая из собственных рёбер. И не одна душа уже куплена тем соблазном, который, будучи перенесённым внутрь, преображает тело в прекрасное и притягательное. Согласны ли вы со мной, господа?
10
«Malleus maleficarum»— «Молот ведьм» (лат.).
Молчание.
— Как истинный христианин, хоть Анна мне и была вместо дочери, не могу скрыть от святого надзора её падения. Господа, перед всеми здесь объявляю, что завтра публично обвиню Анну в сделке с дьяволом, а вас призову в свидетели!
Что ж, насмотрелся я в странствиях по Европе на слуг Сатаны. И жгли их, и топили, и клеймили калёным железом. Я знал одного иезуита, Питера Керка, он не ходил в сутане, не выбривал тонзуру на голове, не прятался в монастырях. Питер Керк говорил на многих языках, одевался модно, удачно торговал и разрешал спорные дела. Он был «териаром» — светским членом ордена и не любил о том особенно распространяться. Питер Керк слыл за человека любопытного, владеющего слогом, и в том я убедился скоро, побывав у него в гостях. Он показал мне манускрипты, писанные на хорошей бумаге и переплетённые в кожу, а манускрипты те были собственным его собранием, которое он продолжал увеличивать, посещая перед казнью осуждённых святой инквизицией. Питер Керк приносил смертнику лист бумаги и за хорошее угощение с вином и мясом просил что-либо написать перед смертью или писал сам, слушая осуждённого. Особенно я запомнил слова одной девочки лет, кажется, десяти, вина которой была совершенно доказана и состояла в том, что ночами девочка прогуливалась под руку с нечистой силой по самому коньку крыши, ничуть не качаясь, а в ночь испытания проделала то же перед судьями при ярком лунном свете и шла себе, как по воздуху, а глаз не открывала. От этой девочки Питер Керк записал всего несколько слов: «А когда будут меня пожигать, я, наверно, увижу маменьку. Маменька померла, а я один раз смотрела в костёр и там увидела, как она ходит. И тогда я вас всех попрошу, чтобы не вязали мне глаза, когда будете жечь, не закрывайте глазки, потому что я хочу повидать маменьку».
И много я вычитал в книгах Питера Керка, всего не расскажешь. Питер Керк гордился своим собранием. Правда, близкий мне человек говорил, что по ночам Питер Керк раскрывает свои книги, и плачет над ними, и рвёт себе волосы.
… — Я не пойду в свидетели, — пробормотал Кавалек.
— Грех! — сурово сказал Трампедах.
— Не дам жечь Анну!
— Дьявол проник и в тебя! — Трампедах тычет пальцем в шляхтича. — Haeresis est maxima opera maleficarum non credere! [11]
11
Haeresis est maxima opera maleficarum non. — Величайшая ересь не верить в колдовство (лат.).
— Свят, свят, — бормочет Кавалек и крестится.
Трампедах принёс книгу, раскрыл её и начал читать медленно:
— «А такое есть искушение. Человеку многое надобно, и есть, и пить, и совершать промыслы, и слушать те звуки, в которых есть божие разумение. Сюда относятся звуки поющих птиц, шумы ветров, журчание водяных потоков и даже громы, идущие с неба, есть звук богоугодный, ибо громами оглушается дьявол. А есть не божии звуки, напротив же сатанинские, кои производятся во время полёта дьявола через сферы или прикасания его пальцев к тростнику речному, к таким звукам относится также скобление ножом по стеклу. А самый страшный соблазн, когда Сатана исторгает звук посредством трения суставов и трогания собственных рёбер кончиками пальцев. Звук тот может быть сладким, от него проистечёт образование чар, и если не гнать тот звук из себя, осеняясь крестом троекратно, то может он поместиться в левой части груди, вытолкнув душу и отдав её на поругание дьяволу. Многие беды проистекут отсюда, и многое пострадает окрест, будучи подвержено дьявольскому искушению…»
Трампедах закрыл книгу.
— Но что же делать? — растерянно спросил Кавалек.
— Господь призывает тебя в свидетели!
— Это немыслимо, — сказал Фробелиус.
— Однако кто откажется, что видел видимое? — Трампедах обвёл всех глазами. — Кто на божьем кресте поклянётся, что Анна чиста?
Я сидел в густой траве на берегу Эмбаха, день клонился к закату, солнце садилось за башни Домберга. Местные жители называют реку Эмавези — Мать Вода, и они мутны, эти воды, они быстро текут мимо, шевеля береговую траву, образуя маленькие водовороты. Вот проплыл топляк с деловитой птичкой, которая, словно капитан, сидела на сучке.
Как мне теперь поступить? Как вызволить Анну, не подвергая опасности лагерь в лесу? Я долго размышлял, а потом откинулся в траву и загляделся в небо, где умирали последние розовые облака.
И тут я услышал шуршание. Кто-то устроился невдалеке от меня за кустами. Люди эти, должно быть, не видели меня за высокой травой.
Я было собрался встать, но услышал разговор, весьма для меня интересный.
— Ты, видно, перестал доверять мне, Генрих?
— Зачем ты вытащил меня к реке? Мало ли места в городе?
— Там много ушей.
— А здесь опасно. Я слышал, исчез твой кучер?
— Я не о кучере здесь говорю. Зачем понадобился тебе Путешественник?
— Хотел выведать, что у него на уме. Он мне неприятен.
Говорили Ла Тробе и Трампедах.
— Ты сам не веришь, что он из Стокгольма, — продолжал Ла Тробе. — Откуда же он?
— Он не простой человек, и у него есть дело. Спешить не следовало.
— А я догадался, зачем он пришёл.
— О чём же ты догадался, Генрих?
— Ты сам это знаешь. Он ищет эстонское золото.
— Золото? Какое золото, Генрих?
— Не шути надо мной, Гуго. В лесу есть мальчишка, который обращает камни в золотые слитки. Это знают все, даже поляки. Они силой взяли у меня Путешественника и хотят сговориться с ним.
— Разве он знает про золото?
— Мои ребята иногда шалят на дорогах, недавно они встретили на лесной дороге Путешественника, он убил двоих, третий же спасся.