Белый шиповник. Сборник повестей
Шрифт:
Я ступаю по земле - ноги у меня стали деревянные.
– Устал?
– Не-а!
– Ты, когда станешь конником знаменитым, нас не забывай, - улыбается конюх. Попомни, что в седло тебя посадили первый раз два старика о трёх ногах…
Я обхватил его руками, прижался к нему изо всех сил и сказал, как поклялся:
– Я вас никогда, никогда не забуду…
“Пусть ребята на меня кричали, пусть называли меня предателем, я не сержусь на них. Они ведь не разговаривали с Александром. Они не ошиблись, как я, когда не догадался, что Гриша - герой. Они жили - не тужили, гоняли в футбол. Откуда
– А что они меня предателем обзывали, так зато я ездил верхом!”
У лагерных ворот я увидел, как два дежурных вели за руки знакомую фигурку с большим бантом.
– Ирка!
– закричал я.
– Ирка, за что они тебя?
Девочка шмыгала носом, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не заплакать.
– Боря!
– сказала она торжественно.
– Я твои цветы Грише отнесла, к памятнику. Они меня поймали и к начальнику лагеря ведут - за то, что я убежала. Спасибо тебе, Боря, за цветы! Я тебе ещё раньше хотела сказать.
– Стойте!
– закричал я.
– А я-то? Я тоже убегал! Меня почему не хватаете? Я каждый день убегаю! Я даже дежурного одного укусил!
– Чокнутый!
– сказал дежурный.
– На что ты нам нужен! Твоя фамилия Хрусталёв?
– Хрусталёв.
– Тебя из лагеря исключили. Вон за тобой мамаша приехала. У начальника сидит.
– Что?
– ахнула Ирина.
– Боречка, да как же это так?
– Подожди реветь! Я сейчас сбегаю посмотрю.
Прямо через газон побежал я к дому, где была канцелярия лагеря и где в раскрытом окне был виден начальник. Он разгуливал по кабинету и что-то говорил, блестя очками. Я примостился у окна. Мне не было видно, с кем он разговаривает.
– …Мне он даже нравится! Честное слово!
– Начальник снял очки и стал протирать.
– Упрямый мальчишка. Но поймите меня, если бы он у меня был один, конечно, я бы мог заниматься им одним, но ведь их у меня двести пятьдесят. И я не могу одному посвящать больше времени, чем другим. А он всё время убегает. Он не может жить в коллективе. Да, не может!
– Но товарищи его любят!
– к своему ужасу, услышал я мамин голос.
– Ну что вы - любят… - засмеялся начальник.
– Он всё время дерётся. А сегодня вообще противопоставил себя всему отряду. Достал где-то немецкую гармошку. Выменял, наверное, у пленных. И когда товарищи совершенно справедливо возмутились, выбросить эту гармошку отказался.
– Нет, - сказала мама.
– Здесь что-то не так. Я никому и ни за что не поверю, что мой сын стал бы что-то выменивать.
– Поверьте моему педагогическому опыту. Весь отряд, в конце концов, был против него, разве коллектив может ошибаться?
– Простите, - сказала мама.
– Вы были на фронте?
– Какое это имеет значение? Я работал на крупном заводе. В конце концов, - у него даже лицо покрылось пятнами, - в конце концов, он нарушает дисциплину, и даже на это я готов смотреть сквозь пальцы, но ведь он убегает на минные поля… В конце концов, я за него не желаю отвечать!
– Это я поняла, - сказала мама.
– Скажите, где мой сын?
– Мама!
– закричал я.
– Я здесь!
Глава заключительная
ТЫ ЖЕ НАС В БОЙ ПРОВОЖАЛ!
Ирина прибежала в палату, когда я собирал свои вещи. Она молча принялась помогать.
– Знаешь, ты извинись за то, что я не простился, - попросил я её.
– Скажи, что, мол, так уж получилось… Дяде Толе скажи, дяде Коле-конюху, тёте Паше.
– Ладно!
– кивала девочка, запихивая мне в мешок цветные камушки в бумажке, две подковы, которые я на дороге нашёл, пакет шишек, десяток стреляных гильз. Она не дала нести мне мешок и несла его сама до ворот, где ждала меня мама, а весь наш отряд шёл сзади.
– Вы его, пожалуйста, не ругайте!
– сказала Ирка моей маме наставительно.
– Он ни в чём, ни в чём не виноват. Он очень хороший! А вы все дураки!
– Она повернулась к отряду.
– Боря, я с тобой буду всегда дружить! Всю жизнь!
– И она пожала мне руку. Серёга Кирьянов чуть не лопнул от зависти.
Вдруг Коля Бойцов ко мне подходит.
– Ладно, - говорит, - Хрусталь, не сердись на меня.
Я ему тоже руку пожал.
– Интересненько!
– Липа подходит.
– Жили - не тужили, вдруг - бах!
– выключают из лагеря. Ты, Хрусталь, на них в газету напиши. Не имеют права выключать!
– А в городе-то ещё и лучше!
– сказал Федул.
– А тут туда нельзя, сюда нельзя.
Я пожал всем руки, даже Липе. Он тоже всё время с протянутой ладошкой совался.
Мама улыбалась, стоя в стороне, но я видел, как она переживает, и тоже расстроился. А ещё больше я расстроился, когда узнал, что бабушка уехала. Во-первых, я по ней очень соскучился, а во-вторых, с кем же я теперь буду оставаться, когда мама на работу уйдёт?
Бабушка накопила денег и поехала искать могилу дедушки. Он где-то в Белоруссии лежит, а дядя - в Польше, а папа - в ГДР. Туда не доедешь. Главное, поехала, а меня с собой не взяла! И не сказала ничего.
Наша комната мне показалась совсем маленькой. Везде были разложены чертежи, мамины тетрадки, которые называются конспектами.
Мама пошла на кухню еду готовить. В квартире нашей тихо - все соседи на работе. Слышно, как мама кастрюлей гремит, как примус загудел.
Кровать моя вынесена. Ну это ничего, я могу на бабушкином сундуке спать, она же уехала.
Взял я Подушечного Человека. Сел на подоконник, смотрю на улицу.
Видно, как за заводом солнце на закат пошло, за трубы зацепилось. Я Подушечного Человека взял, чтобы успокоиться, но чем дольше сидел я с ним в обнимку, тем больше тревожных мыслей приходило мне в голову.
“Подвел я маму!
– думал я.
– Теперь, вместо того чтобы ей к диплому готовиться, придётся за мной смотреть, обед готовить”.
В самый первый день, когда я стал говорить, что помню войну, ребята со мной спорили, что, мол, такой маленький ничего запомнить не может… Может, я и правда не запомнил, а мне бабушка рассказывала, а теперь мне кажется, что я запомнил…
Гришу не угадал. Смеялся над ним! А он герой был!.. Он всё время герой был. Я это понял только тогда, когда он погиб. Но ведь то, что он погиб, это не геройство, это несчастье, это горе большое. А геройство - когда он по минным полям на тракторе ездил.