Белый танец
Шрифт:
А мне ещё предстояло маме как-то рассказать обо всём этом…
Глава 32. Таня
Про педсовет маме доложила Раечка. Пришла к нам вечером домой, почти сразу, как мама вернулась с работы, и вывалила всё, как есть.
Я бы, конечно, тоже рассказала, но сглаживая углы. Раечка же наоборот сгустила краски. Не преминула сообщить про свой сердечный приступ, репрессии от гороно и вообще намешала всё в одну кучу.
На маму страшно было смотреть. Она сначала не верила, бормотала,
Когда Раечка, наконец, ушла, мама, не глядя на меня, ушла в большую комнату. Села в кресло и застыла как изваяние. Она ничего не говорила, не шевелилась, просто сидела неподвижно и смотрела в одну точку перед собой, стиснув челюсти.
Я сначала боялась к ней подходить, топталась на пороге. Даже маленькая Катька чувствовала, что маму лучше сейчас не донимать, и спряталась в нашей комнате.
Спустя минут десять этой неживой тишины, я, превозмогая стыд и страх, подошла к ней. Остановилась в паре шагов, ближе – не посмела.
– Мам, – тихо позвала. Она никак не отозвалась.
– Ну, мам, ну скажи хоть что-нибудь… Ну, не молчи, пожалуйста.
Мама всё равно молчала, как будто не слышала меня. Как будто оцепенела.
– Мама, ну, поговори со мной! Ну, хочешь накричи на меня. Накажи меня. Хоть как накажи, но не молчи! Я что хочешь сделаю, только скажи что-нибудь. Мамочка, ну, пожалуйста! Пожалуйста!
Я, сама не замечая, села на пол, рядом с креслом. Распаляясь, я уже чуть ли не кричала. Слёзы, которые весь день сдерживала, хлынули из глаз.
– Мама! Ну хотя бы ты не отворачивайся от меня. – Я тронула маму за колено. – Пожалуйста! Мамочка! Все, все против меня. Я так больше не могу. Я не вынесу…
Наконец, мама поднялась из кресла, взглянула на меня сверху вниз и сказала:
– А кто в этом виноват? Нечего себя жалеть. Наделала делов – отвечай теперь.
И рыдания как-то сами собой заглохли, как будто застыли тяжёлым ледяным комом в горле. Я, не говоря больше ни слова, поднялась с пола, ушла в нашу комнату.
Катька сидела в шкафу в обнимку с куклой.
– Я в печке сижу, – сообщила. – Я в гуси-лебеди играю.
«Гуси-лебеди» – любимая книжка у Катьки. Иногда она её «читает» – держит в руках, смотрит на буквы и с серьёзным видом рассказывает сказку своими словами. По-настоящему читать она, конечно, не умеет ещё. Иногда вот так играет. Шкаф у неё печка, крючки с пальто и куртками в прихожей – это яблоня, ну ванна, понятно, – молочная река, кисельные берега. Время от времени сестра заполошно носится по дому, прячась от воображаемых гусей.
Я вот такой в детстве никогда не была, воображение всегда у меня как-то хромало на обе ноги. Я даже и сказки-то не очень любила. И вообще, маленькой ничем особенно не увлекалась. А когда увидела впервые таблицу Менделеева – так сразу и загорелась. Ни черта ещё не понимала, а завороженно таращилась.
Снова вспомнила
Катька выбралась и шкафа. Толкнула меня в плечо.
– На вот, – на маленькой ладошке лежала замусоленная карамелька «Чебурашка». – Я сейчас в шкафу, в кармане кофты нашла…
***
Маме пришлось отпроситься с работы, чтобы попасть на педсовет. Его назначили на шесть часов. И проводили почему-то в кабинете пения, на первом этаже. Шли мы вместе, но как будто порознь. С виду мама казалась безучастной, но я знала – она нервничает не меньше моего.
Я понятия не имела, как всё это происходит, но почему-то в уме всплывали фрагменты из фильма «Без права на ошибку», там, где шёл суд. И себя я, конечно, представляла в роли подсудимой.
Рядом с кабинетом пения стояла группка учителей, некоторых из них я даже не знала. Они что-то оживлённо обсуждали, но, увидев нас с мамой, сразу замолкли. Оглядели обеих с ног до головы, словно искали видимые признаки моей преступной натуры. Молча посторонились, дали нам пройти в кабинет.
Мы в нерешительности остановились возле порога. Раечка, завидев нас, деловито подошла и указала на первую парту с краю.
– Садитесь туда.
Ну, хорошо хоть не у доски поставили.
Через несколько минут довольно просторный кабинет пения наполнился педагогами под завязку. И тут присутствовали не только те, что вели у нас, а, похоже, все подряд. Зачем?
Учителя рассаживались по двое, а некоторые даже по трое за парту. Рассматривать всех я не решалась, я вообще боялась лишний раз пошевелиться, но заметила здесь почти всех наших предметников, в том числе и математичку, которая протопала мимо нас с видом оскорблённого достоинства.
К сожалению, на этом собрании присутствовала и Ольга Фёдоровна. Я даже смотреть в её сторону не могла.
В начале седьмого в кабинет вплыла Эльвира Демьяновна, серьёзная и важная, гул тут же стих. А следом за ней… вошёл Шевцов. Мне тотчас захотелось исчезнуть, да хоть вообще умереть. Зачем он-то здесь? Тут и так полно свидетелей моего позора. Мало мне Ольги Фёдоровны, мало мне мамы и Эльвиры, ещё и перед ним теперь меня будут грязью поливать.
Я уткнулась лицом в ладони – не хочу никого видеть. Никогда. Пусть всё это скорее закончится!
Комсорга усадила рядом с собой Раечка, тоже за первую парту, только в дальнем ряду.
Эльвира Демьяновна сидела одна за учительским столом, лицом ко всем. На нас с мамой она, как мне показалось, избегала смотреть.
– Сегодня у нас, как вы знаете, педсовет собран по экстренному поводу. Нам предстоит принять очень непростое решение. А именно: на повестке – исключение из комсомола и, возможно, из школы нашей ученицы…
Эльвира коротко перечислила мои злодеяния и дала слово классной. Та резво приподнялась из-за парты, точно ждала сигнала «ату». Ничего хорошего я от неё не ждала, и правильно...