Белый ворон Одина
Шрифт:
— Это была Другая Собака, — пояснил он своим простуженным голосом. — Собаку мы съели вчера.
— А самый старый лед ужасно толстый, — продолжал бубнить Онунд. — Почти в два человеческих роста толщиной. И голубой-голубой, словно весеннее небо…
Я удивился, расслышав в голосе исландца не что иное, как хеймтру [5] . Горечь потери и острая тоска по прошлому — вот что звучало в голосе старого корабельного плотника.
5
Хеймтра — тоска по былому.
— Может, хватит уже болтать про лед? — проворчал Квасир. — Я и без того насмерть замерз.
Остальные его поддержали — всем хотелось поскорее услышать очередную историю Вороньей Кости. А я не мог отрешиться от мыслей о старом Онунде — горбатом исландце, который разгуливал по гигантским глыбам льда и видел лужицы талой воды на их зеленовато-голубой поверхности. Что такому человеку Великая Белая Зима?
Поутру мы снова двинулись в путь. Но уже через час увидели наших хазарских следопытов, которые мчались навстречу, вовсю нахлестывая лошадей. Они сразу же направились к Владимиру, который, подобно белому ворону, восседал на своем коне, и о чем-то с ним переговорили.
Причина волнения выяснилась позднее, когда мы набрели на запорошенную снегом чужую стоянку. Нашему взору предстали остатки кострища и пара брошенных юрт. Кроме того, обнаружились и другие следы пребывания людей: забытое седло, медный котел и деревянные миски, а также железный меч, воткнутый в землю и оставленный ржаветь без присмотра. Кто-то поднял с земли выломанную ступицу колеса с парой спиц. Тут же валялись трупы павших животных: маленькие тощие лошадки лежали на спине, задрав в воздух окоченевшие ноги, и походили на деревянные игрушки, разбросанные озорным ребенком.
Но самой страшной находкой оказались заостренные колья, воткнутые в землю и увенчанные отрезанными головами. Мы долго стояли, глядя на заиндевевшие лица, на каждом из которых застыла гримаса боли и страха.
— Знаешь кого-нибудь из них? — спросил Добрыня, поворачивая лошадь в мою сторону.
Все эти люди были мне незнакомы. Гирт поднял с земли чужой меч и, взвесив его в руке, промолвил:
— Добрый меч, выкованный нашим северным кузнецом.
Финн присел на корточки, чтобы внимательно рассмотреть лица мертвецов. После минутного созерцания жуткой картины он вынес свой вердикт:
Это люди Ламбиссона. Посмотри, ярл Орм, у одного из них волосы заплетены в косы, как у нашего Ботольва. Так обычно поступают свеи и славяне. Я слышал, что Ламбиссон вербовал своих людей среди балтийских славян.
— Похоже, их захватили врасплох. Всадники налетели, разметали стоянку и умчались прочь, — добавил Абрахам, читая одному лишь ему понятные знаки. — Возможно, несчастные плелись в конце колонны. Трудно сказать, когда это случилось и в каком направлении двинулись уцелевшие — земля слишком замерзла, следов не осталось. Ясно одно: на них напали не обычные грабители. Те бы не оставили валяться хороший меч…
— С нападения прошло не больше одного-двух дней, — произнес Морут, кутаясь в свои меха. — Посмотрите, волки уже успели поработать над этими головами, но раны выглядят сырыми. Так бывает, когда гложут незамерзшую плоть. А при нынешних морозах это дело нескольких часов. К тому же в глазницы еще не успело намести снега… Кроме того, я разглядел в стороне три отпечатка копыт. Они указывают, что нападавшие отправились на юг. Я мог бы их выследить.
И пока Абрахам с удивлением смотрел на своего товарища (вот ведь сколько всего вызнал), Добрыня принял решение.
— Отлично, займись этим, — приказал он. Затем повернулся к нам с Сигурдом и, понизив голос, сказал: — Кем бы ни были эти люди, напавшие на Ламбиссона, они не могли уйти далеко. А значит, надо держаться настороже.
Что тут гадать? Ясно же, что люди Ламбиссона приняли смерть от рук таинственных мужененавистниц. Впрочем, подумав хорошенько, я решил не озвучивать своих опасений. Честно говоря, эти самые «убийцы мужчин» меня не слишком пугали. Достаточно взглянуть на их павших лошадок, дабы понять: степные девы-воительницы находятся в столь же плачевном положении, что и мы сами. Кроме того, имелось еще одно соображение, которое подстегивало меня и заставляло забыть обо всех опасностях. Мои пропавшие побратимы — Коротышка Элдгрим и Обжора Торстейн — находились так близко, что казалось: протяни руку и дотянешься.
Вот этими мыслями я счел нужным поделиться с остальными членами нашего Обетного Братства. А заодно добавил, что, скорее всего, страшные мужененавистницы все мертвы. Мне хотелось поднять дух моих людей и добавить тепла скудному костерку, который мы развели посреди заснеженной степи.
— В конце концов, если буран не убил этих амазонок, — заявил я с преувеличенной веселостью, — их прикончит дальнейшая дорога. Судя по всему, корма у них почти не осталось, лошади дохнут на ходу. Теперь они почти наверняка вынуждены передвигаться на своих двоих… если вообще живы.
— Как раз то, что надо! — просиял Гирт Стейнбродир, не обращая внимания на возмущенные взгляды Торгунны и Тордис. — Женщина, которая передвигается на своих двоих, — это хороший знак для мужчины.
Финн одобрительно рассмеялся, а я успел подумать: ох, не стоит искушать мстительных Норн. Так оно и вышло. На следующий день мы столкнулись со всеми своими врагами сразу.
12
Где-то ближе к обеду мы неожиданно вышли к балке.Этим словом местные жители называют пересохшие русла рек, нередко встречающиеся в степи. Место само по себе опасное, поскольку отлично подходит для устройства засады. Нам бы остановиться и оглядеться, однако все наше внимание было поглощено дымом на горизонте. А что вы хотите от измученных путников, который уж день бредущих по заснеженной пустыне?.. Темная струйка дыма, бодро тянувшаяся в блекло-голубое небо, означала, что где-то там располагается человеческое жилье. Это был подарок судьбы, на который мы уже не смели и надеяться. Ведь человеческое жилье предполагало относительную безопасность, тепло и возможность наконец-то проглотить еду, которую не надо предварительно полдня отогревать под мышкой.
Абрахам плелся пешком позади, поскольку поутру он обнаружил свою лошадь мертвой и замерзшей до такой степени, что использовать ее не представлялось возможности. Он страшно разозлился и на все лады проклинал несчастное животное. Оно и понятно: сдохни лошадь днем, у всех на глазах, ее бы незамедлительно пустили на еду.
Так оно обычно и происходило: стоило какой-нибудь измученной лошадке пасть, задрав четыре конечности кверху, как к ней со всех сторон бросались не менее измученные путники. Иногда они даже не дожидались, когда бедное животное окончательно испустит дух, и сразу же начинали кромсать его ножами и кинжалами. Оголодавшие люди вырезали куски теплого мяса, пили горячую кровь и торопились поскорее содрать шкуру, покуда та не успела замерзнуть. Незадачливый всадник, лишившийся лошади, — даже если это был вооруженный дружинник — спешил поскорее убраться в сторонку. Ибо когда куча голодных людей (особенно столь решительных, как Торгунна и Тордис) начинает орудовать ножами, лучше им под руку на попадаться — не ровен час в спешке и тебя самого нашинкуют на мелкие кусочки.