Белый вождь
Шрифт:
«О! – грустно подумал он. – Я не боюсь смерти, не боюсь даже пыток, которым, без сомнения, буду подвергнут. Мысль, убивающая меня – это мысль о вечной разлуке с матерью, сестрой и с моей любимой! Если бы я мог увидеться с ними хоть в последний раз, если бы у меня был друг, который передал бы им мое последнее “прости”… Но нет, мне суждено умереть, не увидевшись с ними».
Оконце – отверстие снаружи – находилось на несколько футов выше человеческого роста, и по временам в помещении становилось темно: какой-нибудь прохожий, забравшись на плечи товарища, бросал любопытный взор на арестанта. В тюрьме быстро темнело. Карлос прислушивался и среди проклятий, которыми его осыпали, различал другие, относившиеся к его сестре и матери. Отчего же их имена повторялись так часто? Почему о них так много говорят?
Более часа пролежал охотник на бизонов на скамье, как вдруг к нему в тюрьму вошли Вискарра и Робладо в сопровождении Гомеса. Карлос думал, что настал его последний час, но ошибся. Враги пришли только поиздеваться над ним, насладиться его муками.
– Ну, приятель, – сказал ему Робладо, – мы обещали тебе представление на сегодня и держим свое слово. Мы пришли сообщить тебе о начале спектакля. Стань на эту скамейку и смотри на площадь, которую можешь всю окинуть одним взглядом, а так как она очень близко, то ты не нуждаешься и в бинокле. Скорее же, не теряя времени, становись на скамейку и увидишь то, что тебе надо увидеть. Вставай! Не теряй времени!
Капитан завершил свой монолог хриплым смехом, который поддержали и комендант с сержантом; после этого все трое вышли из тюрьмы, приказав тщательно запереть за собой двери.
Карлос старался проникнуть в смысл слов Робладо; через несколько минут ему показалось, что он решил загадку.
«Не иначе, как они осудили моего друга дона Хуана, – подумал узник. – И он поплатится за меня жизнью. Значит, эта казнь должна послужить мне зрелищем. Но нет! Я не удовлетворю прихоти этих негодяев».
И он снова улегся на скамейку с намерением не подходить к окну.
– Бедный дон Хуан! – прошептал он. – Верный друг! Ты умираешь за меня и за Розиту!
Вдруг отверстие потемнело, в нем показалось чье-то лицо, и сиплый голос крикнул:
– Эй, Карлос, охотник на бизонов! Привстань немного и посмотри, что там представляет собой твоя мать, старая колдунья!
Укус ядовитой змеи не вывел бы Карлоса быстрее из бесчувственности. Он мгновенно вскочил, позабыв, что у него связаны ноги, несколько секунд шатался и упал на колени. Наконец после тяжких усилий ему удалось встать на ноги, взобраться на скамейку и выглянуть наружу.
При виде зрелища, представившегося его глазам, кровь застыла у него в жилах, холодный пот выступил на лбу, и ему показалось, что рука дьявола терзает ему сердце железными когтями.
Глава LXIV
Казнь
Публика расступилась с площади, разместилась вдоль домов, на балконах и на террасах, так что середина площади опустела. Свободное пространство оцепили ряды солдат. Ближе к центру стояли офицеры, алькальд, чиновники и самые знатные граждане. Большинство было одето в мундиры, и при других обстоятельствах эта группа обратила бы на себя всеобщее внимание, но в данную минуту никто не обращал внимания на этих важных особ – все смотрели исключительно на другую группу, стоявшую в углу, напротив темницы. Ее Карлос и заметил с первого раза и с того момента не видел уже ни толпы, ни сдерживающих ее солдат, ни чиновников, ни важного начальства в блестящих мундирах. Он видел только тех, кто стоял напротив его окна. От них он не мог отвести глаз.
Он узнал мать и сестру; каждая из них была привязана к лохматому бурому ослику, покрытому свисающей до земли черной материей. Осликов держали погонщики, одетые также в черное. Два других погонщика, в таких же причудливых костюмах, держали в руках по длинному кнуту из бизоньей кожи (Cuartd). Возле каждого осла стоял один из миссионеров с крестом, молитвенником и четками. Вид у них был деловитый, ведь все они находились при исполнении своих обязанностей!
Ноги у женщин были связаны под брюхом у ослов, а руки перекинуты через шею животных и скреплены деревянными палками. Обе были обнажены до пояса. Длинные белокурые волосы Розиты закрывали до половины ее лицо, и зрители видели только белые круглые плечи. Она сложена, как Венера. Любой скульптор признал бы ее фигуру совершенством. Исхудалая спина ее матери была угловата, но седые волосы были почти такой же длины и густоты, как у дочери. Годы наложили на нее печать. На нее было больно смотреть.
Как только Карлос узнал их, тяжелый стон вырвался из его груди, и это был единственный звук, выдавший его неутолимое страдание. С той минуты он оставался нем, неподвижен, и только судорожное, прерывистое дыхание свидетельствовало о том, что в нем еще теплилась жизнь. Он не упал, не лишился чувств, но не покидал окна. Опершись грудью о стену, он удерживался в прежнем положении, словно бесчувственная статуя, с неподвижными и стеклянными глазами. Вискарра и Робладо видели его с середины площади и торжествовали, тайно предаваясь злобной радости. Но охотник на бизонов их не видел, потому что на мгновение забыл об их существовании.
По сигналу на церковной башне зазвонили в колокола. Погонщики взяли ослов и отвели на середину площади. Каждый из иезуитов подошел к одной из жертв, прошептал что-то, помахал перед ее лицом распятием и удалился, подав знак другим, тем, кто исполнял обязанности палачей. Эти, распустив кнуты, начали свое дело. Удары были определены – их считали, и каждый оставлял свой след. Красные полосы едва виднелись на спине бедной старухи, но с ужасающей ясностью обозначались на белой и более нежной коже молодой девушки.
И странно! Ни та, ни другая женщина не кричала.
Старуха, казалось, была бесчувственна: ни одним внешним проявлением она не выдавала своих страшных мук и страданий, которые она переносила. Розита судорожно сжималась и испускала такие слабые стоны, что их едва слышали сами палачи.
Когда было отсчитано шесть ударов, с середины площади послышался голос:
– Basta per la nina! (Довольно для девушки!)
Толпа повторила это восклицание, и палач Розиты свернул свой кнут и отступил. Но другой палач должен был нанести двадцать пять ударов, и он продолжал свое дело.
После этого заиграл оркестр, и под трубные звуки женщин перевели в другой угол площади и там остановили.
Когда смолкла музыка, святые отцы снова прочитали молитвы и помахали распятием и молодая девушка получила прощение. Только один палач продолжал свое дело, и с окончанием новых двадцати пяти ударов по спине старухи ослов перевели, опять-таки под звуки труб, в третий угол площади. И здесь повторилось то же самое, и страшная экзекуция окончилась лишь в четвертом углу площади, после чего чиновники и палачи разошлись.