Bene nati
Шрифт:
Опустившись на колени, она обняла крест обеими руками, прильнула к нему головой и, глядя на зарю, стала тихонько молиться:
— Господи боже! Дай, чтоб я нашла его здоровым и любящим меня и чтобы все у меня хорошо обошлось! Господи боже! Дай, чтобы он простил мне мою вину перед ним; дай, чтобы я счастливо к нему дошла и, найдя его в добром здоровье и с открытым для меня сердцем, никогда с ним больше не разлучалась!
Она перекрестилась и начала читать обычную, настоящую молитву, но никак не могла ее кончить.
— Отче наш… — начала она и продолжала свое:
— Дай, чтобы я нашла его здоровым и любящим меня… иже еси на небеси… чтобы жизнь моя с ним прошла, как на небесах… да приидет царствие твое… чтобы он простил мне мою вину перед ним… да будет воля твоя, яко на небеси и на земле… и чтоб на этой земле не было у меня иного друга и покровителя, кроме него одного…
Салюся разрыдалась. Закрыв лицо краешком шали, которой у нее была повязана голова, она поплакала, но недолго. Недосуг долго
Наконец она шла к Ежу! Столько раз за последние дни она испытывала непреодолимое желание и выказывала намерение бросить все и бежать к нему, и вот она бросила все и убежала. Салюся прекрасно знала, что вернуться в родной дом, к своим, ей не позволят очень долго, а то и никогда. Пожелай она вернуться теперь, ее, пожалуй, даже не примут, а если и примут, будут насмехаться над ней и донимать ее, а этого она ни за что не стерпит. С Константой они так рассорятся, что глаза, чего доброго, выцарапают друг другу. Он до самой смерти ей не простит позора, которым она его покрыла своим побегом, ни напрасно понесенных убытков, ни тяжбы, которую, наверно, поведут против него Цыдзики — тоже за понесенные убытки. Теперь он и за божью тварь ее не станет считать и обходиться с ней будет хуже, чем с собакой, а она тоже не из таких, что терпеливо сносят попреки и обиды! Нет, уж теперь скорее волк с бараном уживутся под одной крышей, чем она с братом. Да и с сестрами почти то же. Одна Коньцова, может быть, скоро ее простит, но и то не наверно: побоится ссоры с семьей. А родные, соседи, знакомые! Те-то просто глаза ей выедят насмешками, осрамят, грязью обольют, змеиными языками своими ославят ее по всему свету! Нет! Она очень хорошо знала, что с прежней жизнью покончено, что все добро, которое она получила или могла получить, брошено, потеряно навсегда, что возврата ей нет никуда и что во всем белом свете она одна, совсем одна. Только и осталась у нее мысль о человеке, который не раз и не сто раз ей говорил, что любит ее больше всего на свете, и не раз и не десять раз осыпал ее руки, глаза, губы, даже ноги горячими поцелуями и, наконец, писал ей: "В одной рубашке тебя возьму и еще счастливым себя сочту, что ты все имеешь от меня одного". Невозможность возврата ее нисколько не страшила, и не печалило одиночество. Напротив, мысль, что она сбросила с себя все оковы и окончательно развязалась с этим разиней, жердью, с этим сопляком, посмевшим сказать, что она должна его слушаться, наполняла ее гордостью, от которой у нее расправлялись плечи, и она шла, высоко подняв голову. Так вот же поставила она на своем! Так вот же не пойдет она за Цыдзика и станет женой того, кого сама, своей волей выбрала, по собственному разумению и по сердцу. Хам! Ну и пусть хам, а для нее он дороже всего. Земли у него нет! Ну и пусть нет! Зато у него голова есть и руки, да и она тоже не без рук и головы. Она уже знает, что без него жить не может, что он для нее милее и дороже всего: происхождения, честолюбия, земли, даже родни. Теперь, хоть бы весь свет ее осуждал или насмехался над ней, она бы только посмеялась, показала бы кукиш всему свету и пошла бы дальше — к нему.
Салюся шла и думала: как же это у них получится? Да как получится? Очень просто: придет она в Лясково, отыщет его в усадьбе, встанет перед ним и скажет: "Ежи! Виновата я перед тобой, прости ты меня хоть того ради, что я всех оставила, все бросила, чтобы итти к тебе. Я так тебя люблю, что и жить без тебя не могу…" Вот он обрадуется! Пожалуй, задушит ее в объятьях! Как подумала она об этих объятьях, у нее ноги подкосились от слабости, и она поспешила сесть под ближайшим деревом, закрыв руками вспыхнувшее огнем лицо. Она и стыдилась своих мыслей и в то же время думала, что… что когда он снова поцелует ее, как прежде, с ней бог весть что сделается! Надо итти! Надо итти! Надо итти!
Салюся вскочила и, как ни короток был ее отдых, пошла еще быстрее, чем до этого. А что будет потом? Да что будет? Надо полагать, все уладится без всяких трудностей. Ежи пока отвезет ее к своим родителям, и, хотя они мужики, Салюся будет с ними почтительна и кротка, даже поможет им по хозяйству, делая все, что ей велят. Так у нее время и пройдет до Пасхи, а весной они повенчаются, и Ежи заберет ее к себе. Вот и все. Ей двадцать три года, и она отлично знает, что в ее лета никто не смеет ей запретить выйти за кого только вздумается. Бумаги, требующиеся для венчания, она прихватила с собой, и теперь ничто не может им помешать соединиться браком. А после свадьбы — ну, тогда уже ей нечего бояться, что кто-нибудь ей повредит или ее обидит, во-первых, потому, что она будет вместе с Ежем, а это для нее всего важнее, и, во-вторых, потому, что теперешний ее побег к нему покроет венец и сотрет с нее всякий позор. Да и никакого позора нет — выйти за того, кому она не раз и не десять раз клялась в любви до гроба, как и он ей клялся, и кто, увидев ее, словно в другой раз на свет родится и всю жизнь ее будет
Несмотря на ясный рассвет и рубиновую зарю, день был пасмурный, серенький, как будто солнце вовсе и не всходило, — так скоро заволокли его темносерые тучи, усеянные беловатыми пятнами. Салюся то и дело поглядывала на небо. Пожалуй, пойдет снег: и мороза почти нет, и эти белые тучи словно начинены снегом. Но ее это ничуть не заботит! Если снег и пойдет, то без вьюги; ветерок еле-еле шелестит, а снег без мороза и ветра — это пустяки, нисколько не опасно и не очень противно. Наоборот, иной раз даже приятно смотреть, как редкие белые хлопья летят по воздуху, как бы догоняя друг дружку; или посыплет так, что не видно ни неба, ни земли, только без конца и края в воздухе мелькают тучи крохотных беленьких птичек, таких легких и вместе с тем таких суровых и печальных в своем великом безмолвии!
Пока, однако, снега не было. В полдень Салюся еще шла по большой дороге; она немножко устала, не очень, но все же настолько, что уже подумывала об отдыхе. Присущий ее натуре здравый смысл, который склонил ее принять богатое приданое и согласиться на выгодную партию, тот здравый смысл, благодаря которому она в решительную минуту не забыла достать из сундука требующиеся для венчания бумаги и горсть мелкой монеты, теперь ей подсказал, что если она чересчур устанет, у нее нехватит сил дойти еще сегодня до места. Она зашла в маленькую корчму, стоявшую близ дороги, выпила стакан молока с ржаным хлебом и около часу просидела на узкой лавке у стены. Несколько раз ноги ее сами порывались итти дальше, но она заставляла себя сидеть, решив хорошенько отдохнуть, чтобы потом тем вернее и быстрее дойти. У сидевших в корчме людей она только спросила, далеко ли еще до местечка с чудотворным костелом, и, узнав, что всего верст восемь, даже руками всплеснула от радости. Эти восемь верст она молнией пролетит, в местечке опять отдохнет, а там уж рукой подать, — каких-нибудь две мили. Чуть стемнеет, она уже будет в Ляскове и, пожалуй, даже удачно, что она придет в сумерки. Днем она бы стеснялась чужих, которые, наверно, стали бы на нее смотреть с любопытством, а впотьмах все кошки серы, и пока там кто разглядит, молодая она или старая, хороша ли собой иль дурнушка, она уже разузнает про Ежа, увидит его, а тогда ей и горя мало.
Однако в местечке ей не понадобилось отдыхать. За корчмой дорога стала менее пустынной: чувствовалась близость большого скопища людей, и в пути все чаще встречались то пешеходы, то одноконные сани.
"А хорошо бы, если б меня кто-нибудь довез до местечка!" — подумала Салюся.
Пройдя с версту от корчмы, она нагнала попутные крестьянские сани и, окликнув хозяина, попросила ее прихватить.
— Я заплачу, хозяин! Сделайте милость, подвезите меня до местечка.
Крестьянин кивнул головой и остановил лошадь. Салюся, рада-счастлива, что поедет, как птичка подлетела к саням.
Есе идет как нельзя лучше! Вот она едет как барыня и отдыхает, а когда ноги отдохнут как следует, она вихрем полетит дальше. Салюсе стало весело, и она даже замурлыкала какую-то песенку, вспоминая свое первое знакомство с Ежем. В городе вспыхнул пожар, и она с Анулькой побежала туда. Стоя в толпе, они смотрели на бушующий огонь и на людей, которые всеми способами старались его потушить. Из любопытства они протолкались вперед и, несмотря на давку и жар, встали поближе. Высокая лестница, приставленная к горящему дому, доходила почти до чердака; сквозь окутавший ее дым местами уже прорывались языки пламени. Салюся подняла глаза, и как раз в эту минуту на самом верху показался человек с небольшим сундучком в руках. При виде его какие-то люди, стоявшие внизу, заметались, что-то крича и протягивая руки. Должно быть, в этом сундучке было все их богатство; но тот, кто вынес его из огня, показался Салюсе необыкновенно прекрасным, сильным и смелым, даже скорее похожим на архангела, нарисованного в костеле, чем на человека. Она не понимала, почему он представляется ей таким необыкновенным и прекрасным, но не задумывалась над этим и только тихонько шептала сестре:
— Ну, посмотри, посмотри… как смел… как смел… вот это смельчак!
Потом она почему-то страшно испугалась, что под ним обрушится лестница, что его охватит пламя, уже подбиравшееся с обеих сторон, что он потеряет равновесие и упадет; она вскрикнула в ужасе и протянула к нему руки, словно хотела ему помочь, его спасти. Он остановился на минутку посреди лестницы, взглянул на нее и улыбнулся, потом спустился вниз и отдал сундучок хозяевам, которые бросились его благодарить, целуя ему руки и называя своим спасителем. Но он вырвался от них и снова обернулся к Салюсе. Лицо его почернело от дыма, и местами обгорела одежда. Увидев возле Салюси Коньца, он поспешил к нему подойти. Оказалось, что они были знакомы, но очень отдаленно, а теперь быстро сблизились. Уже на другой день Ежи пришел к Коньцам, а потом зачастил и с каждым разом засиживался все дольше… Как она могла хоть на мгновение забыть об этой первой встрече, когда он предстал перед ней, как архангел, в дыму и пламени, такой смелый, сильный, прекрасный, прежде всего — смелый! Теперь снова он стоит у нее перед глазами как живой, и она благодарит бога за то, что он не поскупился и ее тоже наградил смелостью, благодаря которой, после минутного заблуждения, она вернулась на путь, ведущий к нему.