Берег Александры

Джерелей Ирина

Родион попытался занять ее работой, предложив вести дела одного из благотворительных фондов, но Виолетта остыла к нему через месяц. Постоянно занятый днём, Родион отказался проводить с ней время на вечеринках и начал придумывать несуществующие причины, чтобы приезжать домой как можно позднее. Скоро ложь стала привычной. Жена заскучала, начала упрекать его в равнодушии, а когда он заикнулся о ребёнке, закатила первую в их совместной жизни истерику. Да какую! Она громко рыдала, исступлённо кричала, что он хочет ее использовать и совсем не думает о ее духовных потребностях. У его жены, как выяснилось, было собственное видение семейных отношений,

и она, не стесняясь в выражениях, его отстаивала.

Именно в тот момент Родиону впервые стало страшно. С Виолеттой нельзя было развестись – это был брак, скреплявший и без того прочные финансовые связи в корпорации. Вернее, развестись было можно, но тогда Родион приобретал смертельно опасного противника в лице ее отца. Размышлять о том, что он, такой рассудительный, ошибся, променяв свободу на дополнительный пакет акций, подаренный тестем на свадьбу, Беловерцев пока был не в состоянии. Это умозаключение было слишком жёстким, потому что он, на самом деле, продешевил – свадебная сделка оказалась с обременением, о котором он на тот момент ничего не знал.

А была ли у него свобода выбора? «Казнить нельзя помиловать».

Ни одной серьёзной причины не было, чтобы отказать шефу. Родион был здоров, успешен, перспективен во всех отношениях. Противиться было опасно, от Игнатия Васильевича напрямую зависело его, Родиона, личное благополучие. Место в первой совещательной тройке директоров он действительно получил, но жизнь, отравленная Виолеттой, со временем стала неинтересной. Тогда он придумал проект филиала в Крыму и уехал строить бизнес в этом окраинном регионе, по которому всё ещё ностальгировали пожилые москвичи – подальше от жены с ее неистребимым желанием развлечений, которые она называла духовными потребностями.

Родиона передёрнуло от отвращения. Проспект под окнами гудел, пробка перед кольцом стала похожей на свалку автомобилей, движение встало. Он подумал, что точно также на мёртвой точке невозврата остановилась его жизнь. Провинция от надвигающегося личного краха не спасла, и выбор ему сделать придётся. Возможно, далеко не в свою пользу.

На прошлой неделе Беловерцев не выдержал и зачем-то поехал в Тополёвский монастырь, в горы. Здесь он не был ни разу и надеялся, что новые впечатления его отвлекут. Именно в этот холодный день невыносимо захотелось чистоты, воздуха, наполненного запахом сосен, созерцательного одиночества, как будто окончательно подступила к горлу чернота, и уже почти нечем стало дышать. Каково же было его удивление, когда настоятельницей, случайно встреченной у церквушки, оказалась хорошая знакомая, бывшая москвичка. Матушка Ефросинья, в мирской жизни кандидат наук, умнейшая женщина, приняла постриг после смерти мужа, а несколько лет назад, переехав в Крым, так и осталась в Тополёвке.

В тот день они разговаривали почти час. Сначала вспоминали время после института, где она была его научным руководителем, а потом как-то незаметно Родион расслабился и рассказал, почему оказался в Крыму.

– …Вроде, всё у меня хорошо. Вот, хотел здесь прожить год. Думал, успокоюсь, вернусь обратно другим человеком. И жену свою приму такой, какая она есть. Но что-то плохо получается. Наверное, это кризис возраста.

Матушка Ефросинья покачала головой, сказала тихо и сурово, будто отрезала:

– Примешь ее, себя потеряешь.

– Как это?

– У тебя есть выбор – деньги или ты сам. Вот и думай. Что тебе важнее? Если деньги, тогда смело возвращайся и не страдай, терпи ее капризы. А если сам себе важен…

– Да как это узнать? Я будто над пропастью – весь мир на ладони, а не дотянешься.

Родион начал злиться, разговор показался ему бесполезным, он пожалел, что затеял его. Нет у него выбора, нет! Ну, что ему может посоветовать пожилая схимница, давно забывшая, каково это – жить среди людей? Ефросинья не обратила внимания на его раздражение, прикоснулась холодными пальцами к его руке, прикосновение показалось неприятным.

– Я сегодня помолюсь за тебя, Родион, хоть ты и не особо верующий. Уверена, судьба тебе предоставит шанс. Может, будет встреча. Сам узнаешь, почувствуешь. А дальше – думай.

– Но почему нельзя сохранить и душу, и деньги?

Он внезапно успокоился, стал равнодушным – слова матушки были похожи на шаманство, он внезапно перестал ей верить, но невежливо было уйти, не поддержав разговор. Родион задрал голову вверх и стал смотреть туда, где в кроне высокой сосны резвились две серые белки.

– Нельзя. Ты перешёл границу, когда просят помощи у самого дьявола. Он тебе и предоставил в залог собственную дочь.

– Да какой он дьявол? Обычный мужик!

– Это образно. Если тебе нравится распоряжаться большими деньгами и ты не можешь остановиться, так и не переживай, распоряжайся на здоровье. И живи с Виолеттой. Венчались, небось, красоты захотелось?

Родион обречённо вздохнул:

– Венчались.

– Никто тебя волоком под венец не тащил?

– Да нет, никто.

– Вот и принимай свою судьбу как данность. А хочешь другой жизни, значит, придётся отказаться от многого. Это как в казино – накапливаешь фишки, пока везёт, а потом можешь проиграть одним махом. Но поверь, жизнь души иногда в тысячу раз слаще любых денег.

Родион сильно расстроился, после разговора остался странный осадок, будто Ефросинья окончательно подтвердила его наихудшие опасения.

После Тополёвки он повернул на Коктебель и два дня просидел затворником на своей даче, обдумывая странный разговор. Как ни отмахивался он от матушкиных слов, на душе стало скверно – лучше бы не встречался с Ефросиньей, совсем она его покоя лишила. Каменный мешок, в который совершенно непостижимым образом превратилась его когда-то комфортная жизнь, становится всё теснее. Ещё можно было дышать, двигаться, принимать решения, но совсем скоро стены сомкнутся, и он перестанет существовать. Нет, не умрёт, а именно перестанет существовать, как свободная личность, имеющая право на собственные желания.

Он всеми силами сопротивлялся этим мрачным мыслям, находил весомые аргументы, оправдания и… понимал, что матушка права. Именно сейчас, к сорока двум годам, у него началась настоящая взрослая жизнь с очень серьёзными деньгами, и, чем выше он будет взлетать, тем меньше в нём должно оставаться эмоций, иначе сгорит, оплавится. Хочет ли он стать таким же расчётливым и безжалостным, как его тесть? Нет, он не был готов. Родион до женитьбы жил слишком легко, был избалован своей внутренней свободой, и теперь жалким поползновениям его мятущейся испуганной души места не оказалось. Она мешала, словно изнеженное растение, за которым необходимо было присматривать день и ночь. И выкинуть ее было жаль – душа всё же! – и оставить невозможно, всё равно погибнет от недосмотра. В Москве он будет вынужден окончательно принять новые правила игры, зачерствеет, окостенеет, станет равнодушным, забудет о радости.